Из Москвы - в аул Каратас

Кто не догадался - вот разгадка. В фильмах Адиля ЕРЖАНОВА, самого невероятного казахстанского режиссера авторского кино, регулярно появляется несуществующий аул Каратас. В 2016 году там случилась чума, теперь в фильме “Штурм” некие злые военизированные силы взяли в заложники детей. Кстати, сейчас “Штурм” готовится к показу в рамках Роттердамского международного кинофестиваля, а 6 января прошла премьера и обсуждение в Москве.

- Адиль - один из самых плодо­творных в авторском кино! - считает Азамат. - Я с ним ездил в Венецию на показ фильма “Желтая кошка” и был удивлен тем, что его там узнавали, подходили с афишами предыдущих фильмов за автографом. Да, в Казахстане Адиль известен скорее в кинематографических кругах, а не среди обычных зрителей. Но его работы покупают для проката и для стриминговых платформ Европы и Америки: “Ласковое безразличие мира”, “Черный, черный человек”, “Желтая кошка” хорошо известны европейскому зрителю.

Буквально на днях Ержанов начал работу в проекте российских продюсеров. Знаю, что подобные предложения были и раньше, но он отказывался, потому что, как настоящий художник, следовал своим принципам и снимал кино, которое важно ему самому. На мой взгляд, Адиль - абсолютный самородок.

- Насколько истории во­ображаемого аула могут быть интересны зарубежному зрителю? Это же все про нашу безнадегу?

- Каратас - это некая заброшенная точка на карте, где и моделируется конфликт, понятный всему миру. В Венеции на фильмах Ержанова зрители так же плакали и смеялись, история так же откликалась, как и в Казахстане. Поэтому Каратас - это не местечковый, а философский сюжет. Мне вообще нравится авторское кино, когда режиссер говорит о том, что у него болит.

- Вы крутой актер или вам просто повезло? Азиатская внешность ведь задает какие-то рамки в Моск­ве, к тому же вы не очень похожи на эдакого мачо.

- Без фактора везения никак… В актерском ремесле невозможно спрогнозировать успех. Но я в кино с 2008 года и вижу, как моя типажность приобретает спрос: современные сценаристы пытаются разгадать палитру сегодняшней Москвы, где присутствие азиатов становится уже не экзотикой, а привычной частью жизни, социума. Причем это уже необязательно дворники или курьеры. Это и следователи, и эксперты. Скорее в сознании общества остался некий штамп. Да, в моем случае ничего не предвещало успеха. Я знаю много замечательных ребят с потенциалом, у которых карьера не сложилась. И я на своей шкуре испытал огромную конкуренцию.

Сейчас работаю в театре “Элект­ротеатр Станиславский” (бывший Московский драматический) и играю не те роли, которые продиктованы моей внешностью. Например, на днях узнал, что меня приглашают для “Братьев Карамазовых”. Вообще, в этом театре работают режиссеры со всего мира, и никто не смотрит на этническую принадлежность. Да, за 15 лет, что живу в Москве, бывали случаи, когда я слышал что-то типа “понаехали”, но такое можно было и можно будет встретить практически везде. Для меня город стал сгустком возможностей, интеллигентных людей, профессионалов, у которых можно все время чему-то учиться.

- Тогда что вы знаете о Каратасе, затерянном в степях ауле, чтобы достоверно играть его жителя?

- Я вырос в Омске, но в детстве каникулы проводил в селе у дедушки. Там половина жителей были русскими, половина - казахами. Так что я прекрасно знаю, как говорят, чем живут в селе. Кстати, там же научился ездить на лошади с деревенскими ребятами. И это здорово, потому что для актера чем больше жизненного опыта, тем лучше. Например, в картине “Конвой”, за которую я получил множество премий, мой герой, эвенк, изображает ворона, чтобы изгнать злых духов, и надо было понять, как это сделать органично. Даже чтобы сыграть очкарика, мне, человеку, никогда не носившему очки, надо понимать, как он себя чувствует, как видит мир.

- Меня терзают смутные сомнения. После “Чумы в ауле Каратас” к нам пришел коронавирус. Теперь вот “Штурм” перекликается с январской трагедией… Что там еще по сценарию?

- Адиль, как все большие художники, чувствует время и предощущает события. Это история о чувстве вины, о слабости и одно­временно о силе человека. По сюжету группа неизвестных захватывает школу в Каратасе и берет в заложники детей. Бандиты не предъявляют требований, связаться с городом не получается из-за снежной бури. Мой герой, учитель Тазши, понимает, что помощи придется ждать долго, и собирает штурмовую группу из родителей, чьих детей держат в заложниках. За ночь они должны решить, как это сделать, и принять всю ответственность за штурм.

С Адилем очень классно работать, потому что мы день репетируем, день снимаем, причем все происходит очень быстро. Например, российско-казахстанский фильм “Штурм” был снят за семь съемочных дней. При этом можно выпрашивать и вымаливать у Адиля актерский дубль, но если он получил что надо, то будет непреклонен.

- А вам не хотелось бы жить в таком тихом заброшенном местечке?

- Мне нравится уезжать за город, ощущать в уединении на природе полный дзен. Возможно, если бы не моя профессия, то рано или поздно захотелось бы в село - наверное, это нормально для каждого человека. Все мы родом из села Каратас. Если не мы, то наши родители…

- Расскажите немного о своей семье. Ваши родители были не против актерской профессии?

- Мои родители не относятся к творческим людям, но протестовать было бессмысленно, потому что после уроков я мчался в театр и довольно рано понял, кем хочу стать. Дедушка был против, у него актерское ремесло ассоциировалось с переездами, неустроенностью, пьянками и гулянками. Но когда смирился, то задал мне планку: “Надо быть не хуже, чем наш земляк Михаил Ульянов”. В Омске, откуда родом великий артист, очень почитают его. Ну и, конечно, у меня есть жена и двое сыновей.

- Супругу привезли из Омска?

- Меня всегда очень смешит это “привезли”, словно речь идет о предмете для обус­т­ройства квартиры. Да, она родилась в Омске, мы познакомились через соцсети, общались, когда приезжали домой на каникулы, и как-то незаметно все сложилось. Я для себя буквально через полгода учебы понял, что ни за что не свяжу жизнь с актрисой, потому что это особый тип психики. Если мужчины как-то могут справиться с избытком эмоциональности, то женщинам это сложнее. Вообще, актерская профессия - это постоянная манипуляция со своей психикой, нервами, эмоциональным состоянием. Это дает побочные эффекты.

- В какой следующей картине нам вас ждать? И будет ли это казахстанское кино?

- Ждать особо не придется, а кино хотя и копродукция, но самое что ни на есть казахстанское. На апрель намечена премьера фильма “Лето 1941 года”, где я играю такого легендарного человека, как Ади ШАРИПОВ. Мою кандидатуру одобрила вдова партизана и писателя. Пришлось изучать много исторической литературы, потому что герой действительно уникальная персона и хотелось его показать не как легенду, а как человека, прошедшего сложный путь. Для меня это знаковая и очень ответственная работа.

- У вас вообще стоит проб­лема поиска своей идентичности, знания корней?

- Конечно. Каждый человек, созревая, хочет понять свои истоки, откуда идет его род.

С 1 февраля у меня начались онлайн-занятия по казахскому языку. Я могу говорить на бытовом уровне, но этого недостаточно. Приезжая в Казахстан, я через несколько дней начинаю говорить по-казахски, хотя есть определенный зажим, к тому же мои друзья начинают подтрунивать над произношением, отчего говорить еще сложнее. Но учу язык не потому, что надо, а потому, что ощущаю потребность.

- Вы готовы пожелать нам чего-то в так сложно начавшемся году?

- Ох, я в январе сам был в стрессе: произошедшее стало ударом, потому что в Алматы живет огромное количество друзей и коллег и город никак не ассоциируется с военным положением. Если честно, я боялся худших сценариев развития событий. Наверное, проблема еще и в нашей ментальности, когда многое мы склонны замалчивать, не выносить в публичное поле. В любом случае от души хочется пожелать спокойного, мирного года!

Ксения ЕВДОКИМЕНКО, Алматы