Мастерство не пропьёшь

Бездомный художник Алексей КУЗЬМЕНКО о том, как немного нужно человеку для счастья

Он вошел не спеша, осторожно, нащупывая палкой точку опоры. Палка толстая, фактурная, в прошлом служившая рукоятью лопаты. Инструмент утратил свое изначальное предназначение - как и сам Алексей. Лопата стала костылем. Краски и кисти разменены на еду, на чекушки водки, которые согревали долгими зимними ночами в подвалах. Какое уж тут искусство, когда живот сводит от голода, а руки коченеют от мороза…
Все это было раньше. Теперь Алексей нашел пристанище в алматинском городском центре социальной адаптации, который в народе называют бомжатником или ночлежкой. Здесь Алексей сыт, одет и согрет. Не работает. Но руки-то помнят. Ищут. Находят на столе, за который мы сели беседовать, простой карандаш. Подвигаю к нему тут же лежащий лист бумаги. Художник уверенно проводит несколько линий - и вот перед нами профиль Ленина. Символ той эпохи, когда Алексей был любим, успешен и востребован.
- Не растеряли навыки рисования? - спрашиваю я.
- Мастерство не пропьешь…- смеется художник. В его случае эта метафора воспринимается буквально.
- Значит, вы не просто любитель? - интересуюсь я.
- Профессионал! - чуть не обижается он. - Художественный факультет пединститута имени Абая. 30 лет проработал в школе учителем рисования и черчения. Объездил весь Казахстан: преподавал в Павлодаре, Усть-Каменогорске, Семее, Аркалыке, Кокшетау, Астане. Были и персональные выставки. Даже ездил от Союза художников Казахстана во Францию, Польшу, Болгарию, Германию, Индию. А сейчас ни кисти, ни красок, ни холстика...

***

- Была и семья: жена, сын. Когда выяснилось, что у нас будет еще ребенок, жена захотела от него избавиться. Провоцировала выкидыш. Била себя по животу, глотала таблетки какие-то. А тогда как раз формирование костной ткани у плода шло… Ругались из-за этого. Родилась девочка. Инвалид - одна нога короче другой на 17 сантиметров. Но она стала для меня самым любимым человеком в этом мире. А когда пришли 90-е годы, учителям по два-три месяца задерживали зарплату, а картины почти не покупали - жить людям было не на что, не до эстетики уж... Зарабатывал копейки. Вот и разошлись. Жена с сыном уехали в Россию, квартиру продали. Дочь осталась со мной. Возил в Курган в клинику Илизарова. А там мне сказали: у вас же в Казахстане есть замечательная больница в Аксае, где как раз делают такие операции. Сделали одну, вторую. Потом дочка отказалась. Сказала: “Не хочу, папа, устала я, пусть все останется как есть. Судьба, значит, такая”. И правда: инвалидность не помешала ей найти свою любовь, выйти замуж и родить двух замечательных детей. Сейчас они живут в Талдыкоргане, но взять меня к себе не могут: слишком тесно там, да и сам не хочу никого смущать. Видимся, когда приезжает в Алматы за новым протезом-удлинителем для ноги.

***

- Как оказался здесь, в бомжатнике? После развода скитался, жил на даче у друга. Строил ему дом. Я же мастер на все руки: могу даже камин и печку выложить. Когда работу закончил, жил с его матерью-старушкой, ухаживал за ней. Писал картины, продавал их на Арбате. Сначала за 15-20 тысяч тенге, а потом за чай, за сахар, за пачку сигарет. Cтарушку забрали на лечение в Германию, квартиру продали, а меня выгнали. Два года мотался по друзьям-художникам, год - по чердакам и подвалам.
- Почему же не вернулись работать в школу? Неужели не могли заработать денег на съемную квартиру?
- А куда я с больными ногами? На коляске между партами буду ездить? - спрашивает Алексей и задирает штаны.
И тут я замечаю: одна нога ниже колена тоньше руки ребенка. Художник снимает носок. На ступне и пальцах - грубые рубцы, стянутая кожа. Следы неудачной операции.
- Нога усохла. Был паралич. Когда - уже не помню. Видимо, в то время, когда по подвалам и чердакам шастал. Документы тогда вытащили, поэтому пенсию и пособие по инвалидности не оформил. А мне уже 67 лет.
- Из-за пьянства ничего не помните?
- Скрывать не буду: холодно было. Без этого дела (собеседник щелкает себя по горлу. - Е. Т.) замерз бы насмерть. Зимой каждый вечер брал пузырек. Мелочь находилась: торговал остатками картин, люди добрые помогали. Аптечный спирт не брал и не пил, когда угощали, знаю, что отравиться можно.
За время нашей беседы мимика художника меняется, как когда-то краски на его палитре: он грустит, задумывается, улыбается, смеется.
- Для бездомного и трезвого сейчас человека вы очень веселый и жизнерадостный, - замечаю я.
- А чего грустить и хандрить? - смеется он. - Этим ничего не изменишь. Будешь кукситься, делать недовольную мину - и жизнь такая же будет. А стоит распрямить плечи, поднять голову - все хорошо, прекрасная маркиза!

***

- У любого творческого человека должна быть муза. У вас она есть?
- Есть. Познакомились здесь, в бомжатнике. Лена ее зовут. Инвалид. Детдомовская. Но улы-ы-бчивая такая! Люблю ее за эту улыбку и за характер. Одно время жили вместе, снимали квартиру. Но потом я не смог платить и вернулся сюда. Ну не могу я за бабий счет жить. У нее пенсия есть, а у меня нет.

***

- Я художник-реалист. Меня здесь, в бомжатнике, называют Пикассо, но мне не нравится то направление, в котором он писал. Не люблю я и абстракционистов вроде Кандинского. Зачем выдумывать линии да кружки, когда прекрасна сама действительность? Дайте мне масло, акварель, пастель - в любой технике напишу. Хотя кто мне даст? Но больше всего люблю акварель - это самая изящная и самая сложная техника. Масло можно переписать, а вот акварель как положишь на бумагу, так и лежит. Нет права на черновик… Надо вот и жить так - не надеясь на то, что перепишешь, исправишь, заново замажешь. Вдруг красок потом под рукой не окажется.
Уходя, художник оценивающе смотрит на меня и говорит:
- Вот вас бы я нарисовал… Краски бы только найти.

Екатерина ТИХОНОВА, фото Владимира ЗАИКИНА, Алматы

Комментарий в тему

Акмарал БЕКЕТОВА, директор КГУ “Алматинский городской центр социальной адаптации”:

- Зима началась, и центр уже полный. Вообще он рассчитан на 180 мест. Есть и те, кто живет здесь постоянно или возвращается. На время Универсиады в прошлом году к нам привезли 260 человек, мы тогда даже переселяли бездомных в другое помещение, которое предоставляло управление занятости и социальных программ. Определенных сроков нахождения в центре нет, ведь случаи у всех разные. Например, кто-то в определенный момент жизни психологически сломался, кто-то потерял память, кто-то вернулся из мест лишения свободы. Но с каждым бездомным заключаем договор сначала на месяц: первые десять дней он адаптируется, пытается понять, чего хочет в жизни, мы связываемся с его родственниками. Если человеку некуда пойти, то после месяца заключаем договор уже на год. Родственники забирают очень редко. Все привыкли думать, что сюда часто попадают алкоголики и наркоманы, но это не так. В центре социальной адаптации были и врачи, и инженеры, и военные, и учителя, и художники, и предприниматели. Но чаще всего к нам приходят бывшие заключенные, которых родственники не хотят знать, и детдомовцы.
Основная проблема бездомных - потеря документов. У кого-то до сих пор красные советские паспорта. Очень много времени занимает оформление документов в госорганах. Кому-то сделаем документы, он уходит, а потом возвращается в центр: документы где-то потерял или заложил. Приходится оформлять заново. А что делать: без документов человек никуда не может обратиться, ни на работу устроиться, ни в больницу лечь.
Финансирования от государства хватает: горячее питание четыре раза в день, раз в неделю меняем постельное белье, выдаем нижнее белье и носки. Недостает разве что зимней одежды и обуви для бездомных. Рады любой помощи от спонсоров и волонтеров.