Маму и брата я больше не видел
Екатерина ТИХОНОВА
Владимир Михайлович ДЕНИСЮК.
Родом из города Старые Дороги, Белоруссия.
В 1941 году было четыре года.
Отца, военного, в 1937 году отправили служить в Киев. Путь наш пролегал через город Старые Дороги в Белоруссии, где я и родился. В 1939-м появился на свет брат Генка. А 22 июня, как в той песне про войну, Киев начали бомбить. Отец тогда был в командировке. К нам домой прибежал солдат и закричал матери: «Валя, быстренько собирай пацанов, через 20 минут зайду за вами - и на эшелон!» Поезд шел до Москвы. По дороге нас бомбили два раза, и мать решила высадиться в Смоленске, где обитала вся родня отца. Думала, там спокойнее будет. Но куда там…
Когда фашисты пришли к нам в город, мы убежали в деревню. Боялись - доходили слухи об их зверствах. В деревне стали рыть рвы, чтобы спрятаться, а фашисты пришли за нами и вернули в город. Там уже везде висели объявления: «Коммунисты, партизаны, офицеры, евреи, поляки, венгры, цыгане и жены красных командиров - на учет». Но мать не пошла вставать на учет, думала: авось обойдется. Год мы прожили спокойно. А 2 августа 1942 года домой пришел полицай с ружьем и спросил у матери: «Жена красного командира? Почему на учет не встала?» Она собралась, прихватила на руки плачущего маленького Генку и сказала мне, что скоро вернется. Больше ни ее, ни брата я не видел… Я остался с тетей Олей, родной сестрой отца, ее детьми и дедом. Потом стал называть ее мамой Олей.
А в 1943 году нас выгнали из домов и отправили пешком в белорусский город Оршу, где нас уже ждали эшелоны. В поезде с нами ехали друзья мамы Оли, а с ними - их 81-летний дед. Приехали мы в немецкий город Дрезден. С поезда нас отправили в фильтрационные пункты. Всех осматривали, женщин направляли в одну сторону, мужчин - в другую. Потом мой дед рассказал: тому старику при осмотре поставили на лоб печать, а когда все вышли из фильтрационных пунктов, его уже не было. Убили.
***
Так как я был маленьким, меня оставили с мамой Олей и ее детьми. Фашисты, называя нас шайзе (дерьмо), выстроили всех в ряд и стали выбирать. Словно работорговля шла… В итоге нашу семью определили как арбайтен груп (рабочая группа) и отправили в трудовой лагерь возле авиационного завода в Лейпциге. Что там нас ждало? Бараки, колючки, вышки, собаки, трехэтажные нары…
Взрослых отправили работать на завод, а всех детей собрали и отвели в какую-то комнату, где сидела молоденькая немочка. Она по-русски нам сказала: «Ребята, вы наше будущее, вы теперь будете русскими немцами. Будем вас учить. А когда мы вас поработим, вы не будете рабами, а будете полноценными гражданами». Мне уже было тогда шесть лет, я хорошо это запомнил. Эта девушка потом была с нами постоянно, учила немецкому языку.
Потом американцы сбросили несколько бомб на наш лагерь. Мы, дети, убежали, спрятались в траншее. Тогда половина людей погибла. Перевели нас в другой лагерь, тоже на окраине города, но и его в конце 1944 года разбомбили. Тогда нас разместили в городской школе. Огородили, поставили охрану. Внутри нами командовали два старика. Одного мы называли фатер (отец), потому что он относился к нам как к своим детям, а другого - фриц. Он ходил с длинной тонкой тростью и все время бил ею тех, кто подвернется под руку.
Когда взрослых отправляли на работу, нам выдавали метелки и заставляли подметать двор. В это время к нам приходили трое юношей-фашистов, все в очках. Один из них хромал, а у другого была кривая рука. Почти каждый день они над нами издевались. Выстраивали всех детей в ряд и по двое запускали в кабинет. Один фашист держал между ног голову одного ребенка, а другому ребенку выдавал палку и заставлял бить «пленника» по ягодицам, причем сильно. Если слабо бил, то их меняли местами. Сами фашисты над этим страшно хохотали. Меня тогда отметили как самого терпеливого, больше не трогали. Заставляли просто смотреть на издевательства, поручили выходить в коридор и кричать: «Следующий!»
***
Самое страшное впечатление оттуда - постоянное чувство голода. Кормили горячей водой, в которой непонятно что плавало. Иногда мама Оля подбрасывала мне в суп картофельную кожуру, которую изредка находила в своей миске. И когда я учился на первом курсе военного танкового училища, то не наедался даже тем, что там давали. Ребята называли меня обжорой, и никто не знал о том, что я несовершеннолетний узник фашизма. Никому не рассказывал. А чем тут гордиться?
2 мая 1945 года мы проснулись и удивились: никого нет! Все фрицы ушли, ограждения исчезли. А возле школы, в сторожке, какой-то дед включил радио. По Москве объявили: война закончилась.
Через пару дней нас пришли освобождать американцы. Приехали три машины с продуктами и вещами. Мы ели и не могли наесться.
Дед, которого узники поставили главным, интересовался, когда нас доставят на родину. Ему отвечали: «Вы же тут не одни, дойдет очередь и до вас». Уехали мы из Лейпцига только в конце августа.
Когда оказались в Смоленске, узнали, что мой отец после тяжелого ранения на фронте стал военпредом на Челябинском тракторном заводе. Когда нас угнали в Германию, ему сообщили, что мы все погибли, и в 1944 году он снова женился. А тут дали телеграмму: «Миша, приезжай, все вернулись». Как потом рассказывал отец, он сказал молодой жене: «Катя, я поеду. Если семья моя выжила, то останусь с ней». Они прощались как будто навсегда. А отец приехал и увидел только меня. Вернулись вместе в Челябинск. Он позвонил в дверь, а меня спрятал у себя за спиной. Жена открыла и давай его обнимать. А отец отошел в сторону, показывает на меня и говорит: «Вот все, что осталось от моей семьи»…
Екатерина ТИХОНОВА, фото Владимира ЗАИКИНА
