Всю жизнь приходилось скрывать...

Раиса Ивановна СУРЖИНА.
Родом из города Людиново, Калужская область, Россия.
В 1941 году было 15 лет.

     Вдруг ночью тревога. Шум. Радио зашипело. И диктор объявляет: «Война!» Мы все на улицу высыпали: мама, папа, сестра и младший брат. Никто не кричал, не плакал. Взрослые просто шептались. А мы? Что мы? Жили при мамочке, при папочке. Образцовая семья, еще не умели пугаться…
На пятый день после объявления войны на город начали бросать зажигательные бомбы. Улицы пылали. Один из снарядов упал на наш дом (хорошо, что внутри никого не было), сгорела крыша. Жителей стали готовить к эвакуации, но уехали только те, кто был поближе к руководству, а люди попроще (такие, как мы) остались. Лето, урожая еще нет. Есть нечего. Только трава-лебеда да крапива. А в октябре в Людиново зашли немцы. Помню, как мы шли с мешками в соседнюю деревню, чтобы поменять вещи на еду, а прямо на нас - солдаты, кто на мотоциклах, кто пешком. Пришлось вернуться. А у них кухня полевая дымит, и запах какой приятный.

***

Мы уже тогда ничего не чувствовали: немцы нас будто придушили. Даже мыслили по-другому. Среди горожан были и партизаны, и подпольщики, и те, кто перешел на сторону врага - эти ходили по городу с белыми повязками на рукавах, нас знали наперечет. Осенью партизаны поджигали дома, машины угоняли… Немцы злились. Тогда-то всех стали хватать и увозить в Германию. Мы были дома, когда к нам пришли. Забрали меня и мою старшую сестру Лиду. Сразу сказали, что повезут в Германию. Мама плакала, кричала, бежала за нами. А я шла молча. Уже тогда была замкнутая, боялась. Такой и осталась на всю жизнь - сдержанной, малоэмоциональной. Все внутри, в себе - вынужденная привычка.

***

Привезли нас в Брянск. Снег-а-а!.. Все кругом завалено, и его чистят дети, которые приехали раньше нас. Нам тоже дали лопаты, и мы встали рядом с ними. Почему-то многие сначала думали, что нас везут в Сибирь. Потом говорили, что мы едем в Караганду (тогда я впервые услышала это название). Пугали тем, что хотят посадить в тюрьму. А на самом деле привезли в Польшу, а потом дальше. Рассортировали. И мы с сестрой попали в группу тех, кто покрепче - работяг. Прошли обработку, получили зеленые платья, теплые куртки, штаны, ботинки на деревянной подошве. К нам подошла женщина. Она хорошо говорила по-русски, разодетая: бусы, кольца. Это была бывшая российская мадонна (потом приносила нам книжки Пушкина, Лермонтова), руководила той фабрикой, на которой я несколько лет проработала. А моя Лида попала на другую, лесную фабрику, но жили мы с ней вместе в одном здании, большом таком (видимо, здесь раньше были казармы). Нас было человек двадцать. В первый день я еще не знала, что сестра где-то рядом. Вечером, когда мы встретились, она кинулась ко мне и обняла. А я - нет, будто комок была. И сейчас такая.

***

Я работала на фабрике стеариновых свечей в 10-15 минутах ходьбы от того здания, в котором мы жили. Нас туда немец водил. В справке, которую в 90-х мне прислали из Германии, написано: «Работала в качестве каторжного работника. Угнана в феврале 1942 года. В лагере Нойс в Германии была до ноября 1945 года».
Эта фабрика нас ума лишила: стеарин, парафин - вонища, не передать словами. Никогда этот запах не забуду. У нас рвота началась. Стеарин привозили в больших пластах, складывали во дворе, а мы по двое заносили их внутрь, на второй этаж. Смена длилась четыре часа, потом мы менялись. А фабрика не останавливалась ни на минуту - выпускала свечи, которые отправляли на фронт. Тяжелая работа, тем более для детей, толком не живших на белом свете. В обморок падали и от голода, и от вони. Одна девушка-украинка даже умерла.

***

Обед привозили из лагеря - свеклу, морковку, шпинат, разные немецкие травы. Их мололи, складывали в котел, а под конец высыпали в него ведро муки или крупы. Вот это мы и ели. Вкусно было. С тех пор я привыкла кушать мало, люблю овощи. Утром каша, небольшой кусочек хлеба и стакан чая. Так и питаюсь до сих пор. Может, благодаря этому в таком возрасте у меня стопроцентные зрение и слух, я все прекрасно помню и до сих пор не слегла, как многие мои ровесники.
А еще простые немочки, которые работали вместе с нами на фабрике, потихоньку подкармливали нас бутербродами, хоть это и было запрещено. Постепенно мы стали с ними общаться. Они нас жалели. Одна как-то сказала: «Война - это плохо».
На фабрике меня называли Рейзи и подзывали, когда нужно было перевести что-то с немецкого на русский, я ведь до восьмого класса учила язык. Издевательств над нами не было, а иначе как бы мы работали. Вот мы постепенно и ожили, приспособились к жизни. Рядом с нашей была фабрика по производству подсолнечного масла, там тоже наши ребята работали. Они скидывали бутылки с маслом нам, и мы его ели с хлебом. У нас даже клуб был, стояло пианино - оно осталось от солдат. Там мы встречались с парнями и девушками из других лагерей. Они приносили еду. Не знаю, откуда ее брали. Танцевали. Я пела на сцене. Немцы в это не вмешивались. Но все равно некоторые из наших решались убежать. Куда? Зачем? В чужой-то стране. После нескольких побегов немцы начали нас закрывать, больше не давали документы, с которыми до определенного часа мы имели право выходить в город.

***

Однажды меня подозвала к себе немка, владелица парикмахерской, мимо которой мы каждый день ходили на фабрику. Спросила, не хочу ли я поработать у нее вечерами. Я, конечно, согласилась. Для меня это было отдушиной. Она позвонила в лагерь, договорилась, и я стала ходить к ней. Мыла, убирала волосы, вытрясала накидки. Женщину эту звали Финче. Они жила с пожилыми родителями, а еще у нее была собака по кличке Хэлли. Она ходила в магазин с корзинкой, получала по карточкам хлеб и приносила его домой. В этом доме относились ко мне хорошо. Приглашали на праздники, дарили одежду. У них я работала около трех лет.
Муж Финче был на войне, где-то под Брянском. Однажды она показывает мне фотографию, которую он ей прислал, и пытается выговорить:
- Это Брянск…
А я:
- Это моя родина! Почти что дом.
Муж отправлял ей и другие фотографии. Я их тоже видела: разруха, оборванные люди… Он домой не вернулся, погиб. А сама Финче не хотела войны. Потом, когда дело шло к победе, предлагала мне остаться. Но я мечтала попасть домой, не знала, что моих родителей уже нет в живых.

***

По городу, в котором мы жили, ходили разговоры: одну русскую девушку изнасиловали, другую избили, парня повесили. Но я сама ни с чем таким не сталкивалась. Потом пришли американцы. Они пытались давать нам свои адреса, деньги. Говорили: «Уезжайте к нам, на родине вас посадят в тюрьму». Но мы не верили. И хотели домой. Уже после освобождения нас переправляли через Рейн. Народу было много, а пароходик, который ходил по реке, маленький. Лида была рядом. Она шла впереди и попала на него, а я не успела - мне места не хватило. Так мы разлучились. Неожиданно началась бомбежка. Снаряд попал в пароход. Сестру я больше не видела. Все надеялась, что она выжила, но…

***

Наши встречали нас плохо. Когда проходили проверки в особых отделах, намекали, что мы предали родину, упрекали тем, что работали на немцев. И мы, хоть и были детьми, это чувствовали. Мы оказались врагами. И только в 90-х нас реабилитировали. Поэтому всю жизнь приходилось скрывать, все время обманывать. Только недавно я от этого освободилась. О том, что была в Германии, знал только мой муж, больше никто из родственников. Он привез меня в Казахстан. Здесь я могла чувствовать себя чуть свободнее. Здесь меня, сироту, приняли как родную и жалели. Но я все равно все держала в себе. Как пружина сжатая. Привыкала. И на работе - молчок. А ведь я долгое время была администратором кинотеатра, коммунисткой. В Библии написано: молчи! Вот я всю жизнь молчала, боялась, что кто-то узнает мою тайну. Вы первый человек, которому я так много рассказала. Наверное, время пришло…

Оксана АКУЛОВА, фото Владимира ЗАИКИНА