Собаку повесили на наших воротах…

Тамара Михайловна ГОЛОВИНА.
Родом из деревни Покровки, Ленинградская область, Россия.
В 1941 году было три года.

     В войну мы остались с мамой и братом Алексеем. Мне три, ему - тринадцать. Был еще старший брат - 16-летний Николай. Перед войной он окончил ФЗО и начал работать на заводе в Ленинграде. Наша деревня была всего в 46 километрах от города, когда немцы отрезали все подходы к нему. Коля остался в Ленинграде. Он не мог попасть домой и первую блокадную зиму жил в бытовке на заводе. Потом попал под обстрел, и ему удалили правый глаз. Позже по ледовой дороге Ладожского озера его эвакуировали в Барнаул. Там Николай лечился в госпитале, а домой вернулся только в 1947 году, весной. Всю войну мы понятия не имели, где он. Я помню, что днем он носил черную повязку - закрывал отсутствующий глаз, а на ночь снимал ее. На месте глаза зияла дыра. Я этого очень боялась.
А вот Алексей всю войну был рядом. Он заменил мне отца, это моя нянька, я за ним бегала как хвостик. Потому и воспитание у меня мужское: дралась, себя в обиду не давала, да и друзья у меня были ребята. Но и этому брату тоже досталось. Когда еще немцев не было в нашей области, всех пацанов из деревень в округе собрали и увезли к Ленинграду копать окопы для его защиты. Пока они там работали, немцы пошли в наступление и взяли город в кольцо. В окружении оказался и Алексей с такими же, как он, пацанами. Им по лесам, по болотам пришлось пробираться домой. Когда брат вернулся, у него были седые виски. Чего он только ни видел: разбитые танки, машины, убитые солдаты, молодые санитарочки… И когда после войны наши родственники кричали: «Мы победили!», брат сразу взвивался до потолка:
- Да вы драпали до Москвы, только пятки сверкали! Бросили женщин, детей!
Он все это видел. Мы сразу уводили его подальше, так он психовал. И ведь судьба какая. Закончил всего пять классов, и началась война. Больше нигде никогда не учился. Но у него были золотые руки: работал столяром, к нему в очередь выстраивались.

***

Хороший у нас дом был - отец поставил его незадолго до войны, вот и поселили к нам немецкого офицера. Нас с мамой выгнали в холодную комнату, а он обитал в большой - их разделяла только штора. Мы голодали: ели щи из крапивы, лепешки из лебеды, мороженую картошку. Я подойду к той комнате, в которой жил офицер, и смотрю, как он паштетом мажет хлеб. Пахнет обалденно… Когда я подросла, все время думала: вот начну работать, получу деньги, накуплю паштета побольше и буду есть. Так я этот запах запомнила. А офицер этим паштетом свою собаку кормил - овчарку немецкую. Брат подбежит, схватит меня и уносит подальше. Боялся, что она на меня набросится.
Офицер этот был не очень низкого, наверное, звания. За нашей верандой стояла его машина. И шофер был, пожилой мужчина, у него такие галифе были, как мешки. Он из этого мешка вытащит карамельку и мне в рот сует:
- Ам-ам-ам-ам…
А сам на дверь смотрит, боится, что офицер увидит, как он русскую девочку кормит. Я глазенки вылуплю и не пойму, что ему от меня нужно. Так что не все они были фашистами: наверное, и у этого человека дома такие же ребятишки остались.
Вообще немцы всего боялись. У нас была собачка Дружок. Лайка сибирская - ушки топориком, хвост бубликом. Когда пришли немцы, они всех собак перестреляли, а нашего Дружка живьем повесили за ошейник прямо на наших воротах. Меня сразу в охапку и домой, чтобы я этого не видела. Так потом, после войны, мама ни за что не разрешала нам заводить собаку. Ни за что! Даже слышать об этом не хотела.

***

Мы жили вместе с младшей сестрой мамы тетей Клавой, а у нее было три пацана мал мала меньше. Муж ее воевал, офицером был. Мы боялись, что кто-нибудь об этом немцам расскажет. Но не донесли. А вообще предателей было предостаточно. У нас был полицай из наших же, деревенских, Коля. Так вот случай такой был. Наши молоденькие солдаты, мальчишки еще совсем, выходили из окружения и были в летней форме - в гимнастерках. А на улице уже холодно было. Забрели они в одну из деревенских бань (ее днем топили, тепло еще осталось), залезли на полок и уснули. А этот Коля, сволочь, увидел их, закрыл втихаря, вскочил на коня и помчался в немецкий штаб. Оттуда приехали, парней этих забрали и повесили. Они три дня болтались на веревках, подходить к ним и снимать не разрешали. И я это видела…
Был у нас еще один предатель, наш сосед, отец моей подружки, тоже дядя Коля. Он не полицай, больше прихвостень фашистский. Ходил по домам, собирал картошку, зерно для немецкой армии. И к нам наведывался. После войны отсидел в тюрьме пять или семь лет. Вернулся, устроился на железную дорогу, в колхоз не пошел. У Гальки, его дочки, были настоящие тетрадки, цветные карандаши и, самое главное, красивые атласные ленточки в косах. А мне мама нарежет тряпочек из ситца и заплетает. Я плачу:
- У Гальки настоящие ленты, а у меня…
Она меня как дернет за косичку:
- У Гальки есть отец, а у тебя нет.
Я все равно сообразить не могла: как же так, ее отец предатель, а мой на войне погиб, но она носит атласные ленточки, а я…
Ты знаешь, я потом этого дядю Колю обходила десятой дорогой. Когда уже окончила университет (физико-математический факультет КазГУ, кафедра ядерной физики), приезжала в деревню, если вижу, что идет навстречу, сворачиваю в первый же переулок, чтобы с ним не здороваться - так я его ненавидела.

***

Потом пришел приказ выселить нашу деревню в Германию. Быстро собрали. Ничего не разрешил взять. Сначала мы попали в Литву. Приезжали местные и выбирали работников. А кому мы нужны? Две женщины - мама и тетя Клава - и пятеро детей. Правда, потом один мужчина указал на меня:
- Вот эта красная шапочка (на мне капор был красный - мама сшила) мне нужна. У меня такая же девочка Евгения, будет с ней играть.
И он нас забрал. Но мы с этой девочкой не дружили: она какая-то больная была, все время сидела в плетеной корзине, обложенной подушками. Мама кормила свиней, брата приставили пасти гусей и индюка, а я просто болталась по улицам. Так мы прожили зиму, а весной нас отправили в Германию. Там мы жили на суконной фабрике. Мама работала. Немцы платили за каждую неделю - копейки какие-то выдавали в пакетиках из кальки. Напротив был частный магазинчик, я туда бегала и покупала сахар.
А еще нам всем раздали эмалированные новые кастрюли, из расчета один литр на каждого члена семьи. Нас было пятеро, поэтому кастрюля нам досталась пятилитровая. Пацаны, сыновья тети Клавы, бегали на кухню и приносили в ней баланду.
Знаешь, потом меня долго мучил один вопрос: за каким чертом нас - двух женщин и пятерых детей - потащили в Германию? Много читала об этом, у других спрашивала.
- Нашли на него ответ?
- Думаю, привезли, чтобы выкачивать из нас кровь для немецких офицеров, да просто очередь до нас не дошла.
Освободили нас американцы. Подали большие машины, загрузили. На мотоциклах с колясками ездили негры - сначала я их очень боялась. А оказалось, что они очень добрые, жалели нас. Знаешь, такие цветочки - куриная слепота? Желтенькие. Вот мы их собирали и им дарили, а они нас шоколадом угощали.

***

Возвращались в свою деревню то на попутках, то пешком. Добрались. Дом, к счастью, уцелел, но вот все, что было внутри, вынесли. У меня была кукла Катя. Когда мы уезжали в Германию, мне не разрешили ее взять, мы ее на комод посадили. Я все ждала: вернусь, а она меня ждет. Какая там Катя? Там и комода-то нет. У мамы была машинка «Зингер», ее тоже утащили. Но мама стала ходить по деревням, нашла ее, отобрала у новых «хозяев» и принесла домой. Это нас спасло. Мама шила кому что нужно, а нам за это то картошечки, то яиц. Была еще такая трава - мы ее пупыши называли. Мать заставляла ее собирать и лепешки из нее пекла. А у тети Клавы три сына - их кормить надо. Они эти лепешки называли жримолчики - жри молча! В общем, много чего пережили.

***

И вот еще о чем расскажу. Сталин считал всех нас предателями: мол, в Германию поехали, не захотели воевать. Кто не захотел? Мой брат-подросток? Так вот после возвращения на родину Алексея отправили на лесозаготовки. Там работали и женщины, и девчонки - Ленинград надо было отстраивать, отапливать. Оттуда брат приезжал весь во вшах, голодный, тощий, в фуфайке, из которой вата торчала. Мама его отмоет, отогреет. А ему обратно надо. Хлеба у нас не было. Мы резали картошку, сушили ее на печке (что-то типа чипсов получалось) - вот с ними он и ехал лес валить.
Спрашивается, откуда у него могло быть здоровье? Алексей умер в 54 года от рака пищевода. А я младшая, бог миловал, наверное.
Вот сейчас и не осталось ни-ко-го. Я одна. Живу, мучаюсь, но… Моя мама умерла в 96 лет. Так что и мне все говорят: не трепыхайся, у тебя еще есть время. Поживем еще.

Оксана АКУЛОВА, фото Владимира ЗАИКИНА