Днём немцы грабят, ночью партизаны приходят

Мария Ефимовна СОЛОВЬЕВА.
Родом из деревни Язьмин, Могилевская область, Белоруссия.
В 1941 году было 11 лет.

     До встречи с Марией Ефимовной я не знала, что было и такое - комплекс концлагерей Озаричи. Его в Белоруссии организовали немцы, когда на этой территории началось наступление советских войск. Существовал он девять дней - с 10 до 19 марта 1944 года. Сначала написала: всего девять. А потом осеклась…
Лес, болота, территория, обнесенная в несколько рядов колючей проволокой. Здесь не было никаких построек (даже самых примитивных бараков), только голая холодная земля (температура порой опускалась до минус 15), и люди, которых бросали сюда умирать. Буквально за несколько дней в Озаричи из прилегающих областей Белоруссии и России свезли около пятидесяти тысяч человек - женщин, детей, стариков. Через девять дней их было уже тридцать тысяч… Несчастные умирали от голода, холода и тифа…

***

Я белоруска. Жила в глухой деревне. Вокруг леса да болота. Мы сначала и знать не знали, что война началась. Помню, слышим самолеты. С другими детьми выбежали на улицу. Обрадовались. Руками машем. Бестолочи деревенские, чего с нас взять - кроме коров да лошадей, ничего не видели. Эти самолеты начали на нас бомбы бросать, а мы врассыпную.
Отца почти сразу забрали в армию (больше мы его не видели, даже не знаем, где могилка). Остались в хате я, самая старшая, одиннадцатилетняя, три младших брата, маленькая сестра да мама. Два-три дня прошло, в деревню нашу понаехало немцев… Гусей-уток ловят, людей из домов выгоняют. И мы на улице оказались. Ушли в чем были (мама только узелок успела с нашими вещами собрать) в соседнюю деревню Лядцы, там мамина сестра жила.
Четыре года мы жили в оккупации. В школе у нас портреты Гитлера висели, мы немецкий язык изучали и Богу молились. Днем немцы грабят, хватают все, что им надо, а ночью партизаны в хату стучат, еды просят: мол, фрицам даете, а нам? Будто кто-то фашистов хлебом-солью встречал… Ох и натерпелись мы тогда!..
Самая младшая сестренка Аня умерла еще в Лядцах от тифа. Мы выкопали яму прямо возле дома, набросали в нее соломы и прямо так, без гроба, положили ее тельце и засыпали. А недалеко также второпях хоронили наших соседей бабушку с дедушкой. Немцы везти людей на кладбище не разрешали. А умирали тогда многие.

***

В Озаричи нас свозили на повозках, здоровых таких колымагах, которые тянули лошади без хвостов. Успел занять место - сидишь. Нет - бежишь рядом. Когда мы туда ехали, умер мой братик, было ему лет шесть. Я помню, что он попросил хлеба, взял его в рот и не успел проглотить, сердечко остановилось. Мама заплакала. Это увидел кучер, из наших вроде, по-русски говорил. Он повернулся к ней и произнес: если будешь плакать, эсэсовцы выбросят трупик с повозки. Мама замолчала и все прижимала сына к себе, будто качает его…
Я тоже болела тифом. С повозки слезала, когда нас в этот лагерь везли… Ой, доченька, милая моя, это ж разве можно вспоминать… Дурно мне было, одежду с себя пыталась снять. Бредила… А когда сидела на телеге, голова на грудь падала, и мама всю дорогу держала меня за шкирку, чтобы немцы думали, что я еще бодрая… Многих расстреливали по дороге, чтобы лошадям тяжело не было.
Не помню точно, когда нас привезли в эти Озаричи. Знаю, что это был март. Лес кругом. Проволока в четыре ряда. Когда я очнулась, мама говорит мне: «Моя дочка, ты у меня одна осталась, уже нет ни Коли, ни Сени».
Один брат от голода и холода умер, а другого немцы забрали. О том, что он потом попал в Германию, мы только в 1957 году узнали.
Сидели в лесу. Под открытым небом. Не давали нам даже костер разжигать, увидят - расстрел. Только длинная траншея вдоль проволоки - туалет. Туда все: и стар и мал ходили, а мама-то еще молодая. Стеснялась, старалась спрятаться, а конвоиры назад загоняют. Сопротивляешься - пуля в лоб. В эту же траншею и упадешь. Ужас…

***

Через пару дней я немножко очухалась. Стала понимать что к чему. В памяти отпечаталось, как привозили хлеб: к проволоке подъезжала будка, к ней сразу толпа бежала. Немцы бросают маленькие хлебные брикетики,  люди ловят их, вырывают, топчут друг друга. А фашисты смотрят на все это, хохочут и нас фотографируют. Это я так хорошо запомнила, как будто вчера все было.
С нами были две мамины сестры, одна из них с семьей. Этой кучкой мы и жили. И мне рассказывали, что я поймала один такой брикет. Взрослые, кто рядом оказался, меня трясут, забрать его хотят, а тетка Зновья молодая, боевая была, схватила меня и утащила к своим. И мы делили этот хлеб по кусочкам. Больше мы ничего не ели. Еды не было вообще. Мох собирали, траву жухлую. Сидели молились, чтобы снег пошел: тогда у нас была вода, пусть и грязная, вперемешку с землей, но ее можно было пить.
А сколько у нас было вшей! Снимали с себя одежду, крутили ее, а вши на землю сыпались. У меня косы длинные, когда их остригли, оказалось, что вся голова в болячках.
Но это уже потом было, когда нас освободили. Мы ж были живым щитом. С одной стороны немцы, с другой - наши, а посередине мы. Фашисты специально к нам больных тифом привозили и бросали, чтобы еще больше людей заболело (есть версия, что так немцы надеялись заразить тифом наступающих советских солдат).
Я помню ночь, когда был тяжелый бой. Мама меня собой накрывала. Все свистит, громыхает. А потом затишье. Немцы отступили. Рассветало, и мы увидели наших разведчиков.
Люди холодные-голодные. Кто-то шевелится, а кому-то уже ничего не надо. Пригнали кухню, а у нас ни чашек, ни ложек, но как-то накормили нас. Но выходить за пределы лагеря запретили: немцы практически все вокруг заминировали. А некоторые-то совсем рядом со своей деревней - рукой подать. Вот они и пошли домой. И подорвались… А мы остались. Нам далеко было идти. Наверное, дня три мы еще в Озаричах пробыли, а потом за нами приехала полуторка, солдаты составили списки и стали развозить нас по районам. Мы несколько месяцев жили при воинской части, нас лечили. Помню, что щавель на болотах собирали, носили его на кухню. Тут мы уже были у своих.
Домой мы вернулись в конце августа 1944 года. Мама сразу в колхоз пошла работать, а я ходила по деревням с торбой, просила соли, хлеба, картошки, есть нам было нечего, мы вернулись на пустое место. А одежда? Из белых немецких мешков (видела, наверное, такие в кино - черные орлы с расправленными крыльями на них нарисованы) пиджачок, руками сшитый, и юбка. Вот и все богатство…

Оксана АКУЛОВА, фото Владимира ЗАИКИНА