Два берега

     Николай Степанович и Вера Филипповна ЖУРАВЛЕВЫ. Единственная на момент нашей встречи оставшаяся в Алматы семейная пара, в которой и муж, и жена - несовершеннолетние узники фашизма.
Вместе они прожили 65 лет.

Николай Степанович родом из деревни Новопавловки, Ростовская область, Россия.
Вера Филипповна родом из города Глобино,
Полтавская область, Украина.
В 1941 году им было по 15 лет.

Несмотря на возраст и пошатнувшееся здоровье, 91-летний Николай Степанович по-прежнему хозяин в своем доме, в котором живут сразу несколько поколений Журавлевых. Это я понимаю по некоторым фразам, которые он пару раз бросает младшему сыну, и интонациям. Он здесь главный. Так было всегда. За отцом - известным скульптором, автором памятников и монументов, некоторые из которых до сих пор стоят на улицах Алматы, всегда было последнее слово.
Его верная спутница, которая за ним хоть на край света, и в огонь и в воду, Вера Филипповна почти все время молчит. Сидит тихонечко рядом с мужем, прижимается к нему, пытаясь понять, о чем он рассказывает (со слухом в последние годы совсем плохо), и иногда нет-нет да вставит пару слов.

***

- Совсем как в песне: «два берега у одной реки» - это про нас с Верой, - Николай Степанович нежно, почти незаметно прикасается к ее волосам. - Одуванчик мой… Раньше волосы были черные как смоль… А какая Верочка в молодости красивая была, она и сейчас у меня красавица.
И смотрит на нее так, будто не успел наглядеться за прожитые вместе годы.
- У нас даже истории похожи все одна к одной, - все так же тихо, почти вполголоса, говорит наш герой. - Может быть, на этой почве мы и почувствовали друг друга. Столько лет прожили вместе и, не поверите, ни разу не поругались.
- Не поругались, - тут же реагирует супруга. - Мама мне всегда говорила: береги его, лучше ты не найдешь. Так и есть. Он у меня золотой.
И снова они смотрят друг на друга так… Пишу это, вспоминаю, и мурашки по коже. Вот она любовь, когда через всю жизнь и в горе, и в радости… И через столько лет ты смотришь на супруга такими глазами… Влюбленными…
- Мы даже родились в один день, мне тоже 91 год, - наверное, пытаясь еще больше подчеркнуть их единение, произносит Вера Филипповна. - Моя дата рождения 26 апреля по старому стилю (в церкви эту запись сделали), а его 9 мая, но по новому. А по сути это один и тот же день, мы и празднуем всегда в День Победы. Все собираются: и родные, и друзья.

***

Вспоминать о прошлом тяжело не только морально, но и физически. У ворот дома Журавлевых нас встречает их младшая сноха:
- Я прошу вас, только недолго, Николай Степанович очень плохо себя чувствует. Ему может стать еще хуже…
Я, конечно, понимаю. И подбираюсь к военной теме постепенно, не форсирую. И он вспоминает…
В конце тридцатых годов началось раскулачивание. Жили мы в ту пору в Ростовской области. Дом наш разрушили, папу арестовали, и мы превратились в нищих. Трое детей, мать хрупкая, как птичка… Удивительно, я был совсем маленьким, но отчетливо помню, как все это происходило. Моя бабушка плакала, уговаривала тех, кто пришел в наш дом: оставьте хоть что-нибудь детям. Нет… Все забрали. Насколько мы были зажиточными? Две пары быков, лошадь, коровы, гуси, куры и маленькая собачка. С того и началась наша новая жизнь. Бродили по селам, еду просили… Тяжело было, но потом, не помню, сколько времени прошло, семья воссоединилась. Мы стали жить в Дебальцево - тогда узловая железнодорожная станция, а сейчас город на территории Украины, недалеко от Донецка. Вроде налаживалось все постепенно.
Очень я любил рисовать, правда, тогда больше копировал, но очень точно. Когда мне исполнилось 14 лет, отец отправил меня учиться в художественное училище. Поступил. В июне 1941 года учеба у нас закончилась, мы стали выходить на пленэры, рисовали красоту вокруг. А 22 июня… Я был дома в тот момент, когда услышал по радио: «От Советского информбюро» (снимал комнатку с подселением). В этот момент сын хозяев усердно разучивал полонез Огинского.

***

Немцы захватили Дебальцево осенью 1941 года. Станция переходила из рук в руки. Бои. Смерть. Голод. Ранней весной отец сделал ловушки, мы стали ловить сусликов и немножко очухались. Что ели зимой? Все, вплоть до ботинок, кожу варили. А в марте 1942 года всю молодежь собрали и отправили этапом в Германию. Все произошло в один день. Немцы ходили по домам и вытаскивали всех на улицу. Нас забрали вместе с сестрой, построили в колонну. Мама всю дорогу за нами бежала… Плакала… И не только моя мама…
Мы до последнего не знали, куда едем. А когда вышли из вагонов, увидели горы. Это была Германия, как потом оказалось. Парней в одну сторону, девушек в другую. С сестрой нас сразу разлучили, мы даже не успели ничего друг другу сказать. Завели в парилку. На вшей проверили. Потом колючая проволока. Бараки. Осматриваюсь, а кругом черные люди, одни глаза видно. Шахтеры. И я стал одним из них. Кашлянешь, а вместо слюны черный мазут… Работал как раб. Человек без имени. Только номер - сначала 3243, а потом, когда перебросили в другую шахту, 4146. Добывал уголь, кидал. Чего только не делал! Чем кормили? Брюква, капуста или шпинат и небольшой брикетик черного хлеба, который давали на два дня. Он сладковатый на вкус, клейкий… Я стал пухнуть от голода, потом стал таким худым, что падал от бессилия. Спасло то, что всегда и везде есть люди и звери. Работаешь, следит за тобой немец, замечает, что худо тебе совсем, тогда он вынимает из сумки свой бутерброд и сует тебе украдкой, чтобы никто не видел. А другой фриц бьет ни с того ни с сего, еще и приговаривает: «Russisch schwein!» Был один немец, такой здоро-о-вый… Как швырнет тебя, и ты катишься метров пятнадцать вниз (в шахте ведь). А поднимешься, он тебе еще добавит.
Что еще помогло выжить? По воскресеньям к нам приходили фермеры - бауэры. Они забирали нас вскопать что-нибудь или прополоть. К ним мы в очередь выстраивались… Там можно было нормально покушать. Через полтора года после работы на шахте я в первый раз на несколько дней попал вот к такому фермеру…

***

Ближе к концу войны начались ковровые бомбардировки - войска союзников входили в европейские города. Летят самолеты, мы падаем на землю. Чем они ближе, тем громче я начинаю кричать:
- Господи! Господи! Господи!
А рядом немец:
- Mein Got! Mein Got! Mein Got!
Трясешься от страха и только чувствуешь, как на тебя комки глины падают: шлеп-шлеп-шлеп… А потом звук удаляющихся самолетов. Вот в этот момент все равны. Таких бомбардировок я много перенес. Страшно рассказывать. У меня даже провалы в памяти тогда были: в какие-то моменты я не помнил, что со мной происходило. Все время на волоске, вокруг убитые. А если кому-то из немцев покажется, что ты сбежать хотел, тычет в нос пистолетом.
Освободили нас американские войска. Они снова нас всех собрали и поместили за колючую проволоку: нужно понять, кто есть кто. Кормили хорошо, не следили за нами почти. Там все были: военнопленные хорваты, французы, словаки… Тех, кто был из Советского Союза, стали агитировать ехать в Америку. Говорили, что на родине нас отправят в Сибирь. А у меня была одна мечта: увидеть родителей, наесться вдоволь хлеба и умереть.
Домой я попал только через несколько месяцев: побывал и в лагере у британцев, там было ненамного лучше, чем у немцев. Потом у наших на допросы водили, все допытывались: ты власовец? Я знать не знал, кто это. И так много раз. Я ж говорил, что очень любил рисовать. Не помню, где я взял карандаш, самый обычный, грифельный. И я рисовал везде, где было можно: на нарах, досках… А однажды в барак, когда я уже был в нашем лагере, зашел офицер и спросил:
- Среди вас есть художник?
И все показали на меня. Тогда в очередной раз переизбирали Сталина, и нужно было рисовать к выборам лозунги, его портрет… Это, наверное, помогло. Вскоре меня отпустили, и я вернулся к родителям. Когда зашел домой, за столом сидели моя мама и тетя. Они ели арбуз и еще не успели убрать корки от него, как я, не раздумывая, взял их и стал есть. А мама, глядя на это, сразу заплакала…
После войны я окончил с отличием керамическое училище, потом харьковский институт, стал скульптором, это уже более приятные воспоминания. Когда учился, познакомился с Верой Филипповной, Верочкой. Она самое большое мое богатство. Я сразу и не знал, что Вера тоже была в лагерях. Тогда я, кроме ее глаз, ничего не видел.

***

И он почти кричит ей в ухо:
- Вера, расскажи немного, как ты попала в Германию. Только, прошу тебя, не плачь!
И она старается сдержать эмоции. Не получается. Он сам то и дело срывается, то шепчет, то переходит почти на крик или крепко-крепко сжимает кулак, и глаза его мгновенно наполняются слезами.
- Мы жили в небольшом городке, - говорит Вера Филипповна. - Немцы почти сразу нас оккупировали. Отца у меня не было, мать работала целыми днями, ходили с братом по чужим людям - встанем под окнами и хлебушка просим. А когда в Германию нас угнали, мне лет пятнадцать было. Сначала на фабрике работала - рыбку мы чистили. Помню, кусочек отщипнула, и в рот. Комендант это увидел… Как ударит меня в ухо, из него кровь полилась. Наверное, из-за этого я сейчас почти ничего не слышу. Что мы пережили - ужас. И голод, и бомбежки.
Вот что еще помню. Собрали нас всех: и детей, и взрослых на улице… Стоим. А наша соседка…
И слезы уже не сдержать, сами льются…
- Не плачь… говорю тебе, - приобнимает Веру Филипповну муж.
- Наша соседка, - все-таки продолжает она. - У нее муж был еврей, детишек двое. Вывели ее с ребятишками на улицу, так, чтобы все видели. Обняла она их… Так их троих и расстреляли…
И больше не может вспоминать…
- Схожие у нас истории, потому и прожили душа в душу, - вздыхает Николай Степанович.
В 1956 году Журавлевы переехали в Алма-Ату. Молодой тогда глава семейства только-только окончил институт, и ему предложили работу в Казахстане.
- Это был самый счастливый период нашей жизни, - говорит Николай Степанович. - Дом, любимая жена, четверо детей, много работы, выставки. Монумент «За власть Советов». Помните, он стоял у автовокзала «Саяхат»? В Алма-Ате бюсты Фурманова тоже я делал, памятник Уразу Жандосову… Войну не рисовал. И никогда она мне не снится…

P. S. Мы встретились с Журавлевыми в декабре 2017 года. Собирались поехать к ним 9 Мая, поздравить с днем рождения. Так хотелось подарить им эту книгу. Увы, не получилось. 9 января 2018 года Николая Степановича не стало…

Оксана АКУЛОВА, фото Владимира ЗАИКИНА