Башня Эйфельбая
Когда режиссеры жалуются, что нет современных драм, Болат АТАБАЕВ говорит: “Чушь!” Он уверен, что ставить острые пьесы про сегодняшний день режиссерам мешает только конформизм и внутренний цензор. Например, его последняя работа, над которой молодая труппа работает не один месяц, - совершенно точно про нас. Только вот в спектакле нет рецепта - как спастись. Сам режиссер склоняется к тому, что нам остается только... молиться.
- Раньше я всегда думал, что если не можешь изменить ситуацию - меняй свое отношение к ней, - говорит Болат. - Теперь понимаю, что это невозможно. В Германии есть такое понятие - аусштайгер (ушедший от государства). Это люди, которые поняли, что государственная машина уничтожает все личностное, и стараются жить как бы вне государства. У нас единственный способ отмежеваться от государства - это уйти в религию. Правда, я до сих пор не разберусь - я Бога придумал или он меня. И кто из нас лучший режиссер.
- Поклоняющийся Атабаев - это как-то несерьезно, вы больше ассоциируетесь с борьбой…
- Брехт сказал: “Если борешься, то можешь проиграть, если не борешься - уже проиграл”. Эти слова активируют меня, как и наличие внуков. Я понимаю, что хотя бы ради них надо пытаться что-то сделать.
- О чем “Башня Эйфельбая” Мурата Телибекова?
- Эйфельбай - это молодой казах, предприниматель. Чтобы возвеличить свой народ, он хочет построить трехсотметровую башню. За разрешением на ее строительство обращается к баям, бекам, биям, короче, в маслихат. И начинаются вопросы: на какие деньги будешь строить? Где возьмешь кредит? Зачем это нужно? Что казахского в этой конструкции? Член ли он союза степных ваятелей, имеет ли звание деятеля степной культуры и прочий маразм. Естественно, доходит и до вопроса, из какого он жуза и нет ли в башне зашифрованных символов его рода. Эйфельбай пытается объяснить, что казахскость не в чапане и шаныраке. В итоге ему не дают разрешения, оскорбляют, обещают натравить финпол. Эйфельбай уезжает и строит свою башню в Париже - Эйфелеву.
- Вам когда-нибудь приходилось выражать “одобрямс” различным бредовым идеям?
- В 2009 году при акимате Алматы образовали комиссию по культуре, записали туда и меня. Я честно предупреждал: “Вы знаете, кого зовете”. Говорят: “Да, да, вы у нас в списке, обязательно приходите”. В комиссии собрались наши аксакалы и решали разные насущные вопросы. Например, надо было утвердить названия станций метро, которого нет: “Давайте станцию назовем не “Театр”, а “Ушконыр” - место, где родился наш президент, - по настоятельному требованию трудящихся”. Я прикинулся отмороженным шлангом и попросил ознакомить меня с этим требованием трудящихся. В ответ: “Хорошо, мы организуем”. Потом обсуждали переименование улиц. “Почему до сих пор существует улица Фурманова? Для кого мы ее храним? - продолжал я прикидываться полным дурачком. - Это же красный командир! Может, назовем улицу именем Алтынбека Сарсенбаева?” В ответ гробовая тишина. “Меня кто-то слышит?” Опять молчание. После этого меня больше не приглашали.
- А свои топтали?
- Не то чтобы топчут, но и не помогают. Раньше коллеги хотя бы давали сцену, теперь говорят: мол, надо письмо от министра культуры Кул-Мухаммеда, а для меня хуже горькой пилюли чего-то просить у чиновников.
- Эйфельбаи стали вымирающим классом. Раньше если не в политике, так в культуре были яркие личности, которые вели за собой. Почему сейчас нет таких?
- Сейчас время толпы, а не личностей. К примеру, Абай был Эйфельбаем. Это раньше прислушивались к человеку с честью, достоинством. Теперь обласкан вниманием богатый человек, он может высказываться по всем поводам, зачастую демонстрируя свое невежество. Поэтому у нас все памятники - это люди на лошадях. Что делает Кул-Мухаммед? Создал он хоть один коллектив, поддержал какой-то инновационный проект? У нас все представители власти говорят красиво - заслушаешься! Вот только мысли с делом у них почему-то никак не стыкуются.
- Вы тоже красиво говорите, но театр в Казахстане попахивает болотом, как и многое другое…
- Я согласен, театр не помогает государству преодолеть ментальный кризис. Мы работаем, а не служим в театре. Нет таких спектаклей, которые бы будоражили общество, становились событием, влияли на вкус поколения. Чтобы так случалось, надо чаще менять режиссеров. Семь лет отработал - уходи. Я в свое время ушел из Ауэзовского театра добровольно, потому что любая власть должна меняться и давать простор молодой поросли. Я не хочу при жизни превратиться во вчерашний день.
- У нас же вечная нехватка режиссеров!
- Ну да, мне один коллега тогда так и говорил: “Ты не думаешь о народе…”. Терпеть не могу этот пафос! Так и хочется спросить: “Ты для кого это говоришь? Для народа? Ты говоришь высокопарные слова для себя!” Я работаю для себя, каждый работает для себя. Когда ты это делаешь хорошо, то и народу польза. А когда начинают втирать: “Я за народ жизнь отдам”, - так и хочется послать таких людей подальше.
- Существует ли, на ваш взгляд, кризис современной драмы или режиссеру не составляет большого труда найти пьесу казахстанского автора о современности?
- Современных пьес много, но даже не в этом дело. Можно и “Короля Лира” поставить не просто в современном стиле, а так, чтобы он был о современных проблемах. Но руководители театров включают самоцензуру - боятся окрика.
- Как, с режиссерской точки зрения, оцениваете спектакли, которые разыгрывает для нас государство, - Азиада, председательство в ОБСЕ и прочее?
- Это спектакли ради спасения своей шкуры, имиджевые, в них нет интриги, сути. И когда я слышу журналистский штамп об “очередном грандиозном спектакле” про проведение Азиады или юбилей столицы, мне становится очень обидно за свою профессию режиссера. Ведь это означает, что нас ставят на одну доску. Получается, что мы дурим народ, как и они, выдаем такой же некачественный продукт, не можем увлечь за собой.
Ксения ЕВДОКИМЕНКО, Алматы, тел. 259-71-99, e-mail: evdokimenko@time.kz, фото Владимира ЗАИКИНА
