Наш гвоздь

При личной встрече Владимира часто спрашивают: “А вы точно тот самый Шеге?”. Все потому, что типично славянская внешность алматинского художника Гвоздева никак не ассоциируется с по-восточному ярким письмом и емким псевдонимом.

Он говорит, что был вполне обычным художником - то есть ездил на пленэр, рисовал природу. В начале девяностых, как и вся интеллигенция, движимая инстинктом выживания, забросил холсты. К тому же ценности соцреализма ушли в небытие, и надо было учиться рисовать, как и жить, по-новому. Владимир сидел на барахолке, гонял машины из-за бугра, занимался валютными операциями, продавал минеральную воду. Где-то на изломе этого выживания произошла любовь. Вторая жена наполнила жизнь еще и казахским национальным колоритом, многочисленной родней, большими планами. Владимир не открывал для себя культуру кочевого народа, она просто сама заполнила его жизнь вместе с появлением жены.
Владимир родился в России, и первое, что запомнилось мальчишке, приехавшему к бабушке в Алма-Ату, - это непривычные восточные лица девчонок. Почему-то мужские волновали меньше, а своеобразие женских скуластых лиц поразило. Возможно, совпадение, но обе жены Гвоздева оказались яркими азиатками. Первая - таджичка, вторая - казашка из очень интеллигентной творческой семьи. Конечно, несмотря на пестуе­мый в Стране Советов интернационализм, ее семья была недовольна выбором дочери. Открыто не бунтовали, но привыкали к рус-скому зятю долго. Впрочем, и не грузили его тем, что и как принято в настоящей казахской семье. Но Владимир сам признается: если казахские ковры заново открыли ему живопись, то жена во многом сделала его тем, что он есть. И удержала от эмиграции.

- В начале девяностых я подумывал уехать в Германию. Жена ехать не хотела, но, чтобы не обидеть меня, уговаривала мягко: “Ты никуда не уедешь отсюда, твоя судьба жить в Азии”.

Это был самый сложный период. Они пытались открыть свою галерею, в числе прочего продавать казахские ковры ручной работы. Вот с этой стопки ковров, а даже не с женитьбы, все и началось. Владимир как-то застрял возле стопки, стал листать ковры и был просто загипнотизирован неровностями, нестыковками тонов, неправильностью и ощущением живого тепла.

- Именно казахские ковры отличаются этой корявостью, асимметричностью, - восхищается Владимир, - причем вполне понятно, откуда она идет: закончилась у хозяйки шерсть, и она бежит к соседке: “Макпал, дай красной пряжи”. Та дает, но цвет неизбежно будет чуть другой - в этом несовпадении, пестроте и есть прелесть.

Владимир тогда задумался: а что если сделать нечто подобное, но красками? Получилось интересно, но хорошо это или плохо, решить художник не мог. Уж очень непривычно. Рассудил рынок: работа, оставленная в салоне, продалась за рекордные и для художника, и для тех времен три дня. Вот тогда Владимир и понял, что напал на золотую жилу. Так, в 1993 году он стал постепенно отходить от бизнеса и занялся своим любимым делом.

- Я понял, что я не бизнесмен и не галерист, а художник...

Почетное звание не снимало будничных забот: заработать денег, развезти кого в школу, кого по делам и... вынести мусор. В отличие от ярких нестыковок узоров ковров Восток в собственной жене не был таким заметным. “Мне это нравилось”. - “Что?”
Владимир задумывается:
- Чуть больше специй, чем я привык, то, как еда подается на стол, и при этом семейная трапеза не зависит от настроения хозяйки. То, как общаются люди за столом у нас, на Востоке. Я был у сестры, в России, там тоже любят застолья, но нет человека, который ведет беседу, нет какой-то режиссуры общения, так что посиделки превращаются в общий гул голосов. Вы скажете - мелочи, но из них состоит искусство общения. И этому я тоже учился у родни.

Псевдоним появился благодаря дочке. Ее любил в шутку пытать дед: “Как твоя фамилия, жаным? Гвоздева? Какая же ты Гвоздева, ты Шегебаева!”. Зять не обижался, а прислушивался к новому слову, пробовал его на язык. Оказалось вкусно и точно:

- Когда я понял, что нашел свой стиль, свой почерк на основе этнического письма и символов, то осознал, что такие работы подписывать “Гвоздев” просто невозможно. Нужен псевдоним. И что может быть лучше простого перевода моей фамилии на казахский язык - Шеге? Это слово само по себе как гвоздь - острое, емкое, втыкающее. И уже пятнадцать лет подписываюсь именно так. Вот только не у всех ассоциируюсь с такой фамилией.

Правда, теперь Шеге не замыкается только на тюркских символах. Полем его вдохновения стал весь азиатский мир. Раз в год художник едет в одну из экзотических стран и там набирает материал для очередной коллекции картин. Он запоминает и фотографирует древние символы страны, чтобы потом на их основе сделать новые работы. Есть у Шеге и индийский период в творчестве, и тайский. Кстати, последняя страна ассоциируется с цветами. Владимир рассуждает философски: каждый в стране замечает то, что замечает. Кто-то трансвеститов, кто-то цветы, которые возведены чуть ли не в ранг культа. Что касается тюркских символов, Шеге не старается посвятить жизнь их изучению. Для него любой знак - это красивая линия, символ, который можно вписать в интерьер. Бывает скорее наоборот, уже когда композиция придумана или даже закончена картина, Владимир начинает выяснять, что же стоит за выбранным им символом. Иногда значение совпадает с идеей художника, иногда нет. Но как это ни парадоксально, публика любит картины Шеге не за точность, а за корпешечную жизнерадостность. Ничего заунывного - яблоки, веселые обнаженные женщины, цветы и маски. Все это написано яркими тонами. Даже не написано, а вылеплено из щедро выдавленных и не размазанных по холсту красок. Казахские коллеги посмеиваются, говорят: “Ты как гвоздь вошел в наше искусство”. Шеге смеется.

Ксения ЕВДОКИМЕНКО, Алматы,
тел. 259-71-99,
e-mail:
evdokimenko@time.kz
Фото Владимира ЗАИКИНА