Адильхан ЕРЖАНОВ: Позорить Казахстан - занятие сомнительное, оставим его министрам

Режиссер и лидер “партизанского” кинодвижения начал работу над новой картиной, у которой пока нет названия. Кроме того, у нее практически нет бюджета, а после того как фильм снимут, у него не будет проката. Что в таком случае поддерживает Ержанова и ради чего он снимает свое кино?

- Как говорил Портос, я снимаю, потому что снимаю, - говорит Адильхан. - Не все, что выходит в прокат, смотрит зритель. И наоборот. Не все, что имеет большой бюджет, хорошее кино. И наоборот. Искусство предпочитает парадоксы. Это единственный способ снимать для меня - делать все наоборот.
- Мотив аула Каратас, встречающийся почти во всех твоих работах, он автобио­графический? И куда Каратас, по-твоему, движется?
- Я жил в разных местах в детстве, и аулы были разные. Однако Каратас - место утопическое. Или антиутопическое. Я думаю, там все в порядке. Каратас на то и Каратас, что проблем там нет - это село вечного праздника. Рай для гедонистов. Есть такая философия неопозитивизма, где все, что ни делается, к лучшему. Так вот, Каратас - приверженец антинеопозитивизма. Все, что НЕ делается, к лучшему.
- “Чума в ауле Каратас” - гораздо более сумеречный фильм, чем все твои ленты до этого. С визуальной точки зрения это можно объяснить экономией на световых приборах, а что насчет мировоззрения? Почему все становится мрачнее и мрачнее?
- Ночные съемки никак не экономят на свете. Если бы я искал экономию на световых приборах, то снимал бы днем. Не думаю, что это мрак. Единственная ценность жизни - это сопротивление. Сопротивление - свет, который есть во всех героях моих фильмов. Потому в них больше света, чем тьмы. Другое дело, что свет лучше виден при кромешной тьме, это известный прием в живописи.
- Ты сейчас готовишь новый проект. Это тематическое продолжение “Чумы” или что-то новое? О чем он?
- Я не снимаю трилогий и дилогий, у меня нет масштабов Гюго. Это самостоятельный фильм о человеке, который заперся у себя дома. Название пока не могу сказать, его нет.
- “Чума” мне показалась образцом такого культурологического патриотизма: этот фильм важен именно для казахстанского общества и именно сейчас. Сложно предполагать, но кажется, на Западе не поймут и половины заложенных в фильм образов. Это продукт в первую очередь для казахстанцев. Или нет?
- А можно поточнее, что именно такого не понять нерезиденту Казахстана в моем фильме?
- “Исчезнувшую” Финчера в США воспринимали как трагедию - это социальный слепок текущей ситуации, рефлексия на тему общественных проблем Америки. В постсовке фильм смотрели почти как комедию - терзания незадачливого писателя здесь никому не близки, равно как и непонятны поиски его пропавшей жены в национальном масштабе. И в случае с “Чумой”, мне кажется, какому-нибудь голландцу, воспитанному в атмосфере свободомыслия, совершенно не очевидно, зачем в далеком селе чуму выдают за грипп и почему людям проще умереть, чем что-либо менять. Это все максимально близко и понятно нам. Не согласен?
- “Чума” - это парафраз сказки про короля, которому пришлось сойти с ума в королевстве сумасшедших, чтобы понимать свой народ (этот же мотив есть в поэме Абая “Масгут”. - Т. Б.). Сказка вроде как европейская, существующая в фольклоре разных народов. Не думаю, что образы, присутствующие в фильме, вроде масок или теней на стене доступны лишь избранному этносу. Ситуация, когда черное выдается за белое, происходит не только в Казахстане. Но, естественно, я знаю только наше общество, про него и снимаю. Мы и любим фильмы за то, что находим в них правду - а она невозможна без отражения культуры автора. К примеру, чем плохи многие казахстанские картины? Тем, что в них Казахстан представлен номинально. Это неинтересно даже нам самим, не говоря уже про остальной мир. Тарковский, к которому апеллируют апологеты чистого искусства ради искусства, снимал лучшие фильмы в своем обществе, а вне России снял худшие работы. Искусство питается реальностью, пусть это и не так очевидно на первый взгляд.
После развала Союза мы смотрели “Крепких орешков” и “Апокалипсис сегодня”, совсем не зная той культуры. Но мы смотрели и все понимали, потому что зритель готов принять любой мир, если там есть правда своего социума.
- Что с “партизанским” движением? Оно развивается?
- Похоже, оно развивается - хотя критики движения два года назад считали, что фильмов не будет, а теперь они считают, что фильмов слишком мало. Всего четыре полных метра за два года. К тому же они считают, что надо предлагать в кино выход из создавшейся ситуации, к примеру, заканчивать картины хеппи-эндами. Некоторые считают, что наше кино позорит священный экран, предназначенный исключительно для эпигонов Тарковского и Омирбаева. Еще какая-то часть критиков считает, что мы привлекаем внимание к себе и пиаримся. Я думаю, все они правы в какой-то степени. Обвинения всегда автобио­графичны, говорил Фрейд.
- Если абстрагироваться от того, что “Казахское ханство” - это не искусство, как ты считаешь, это нужный для самосознания нации проект? Посмотришь ли ты его?
- Что значит самосознание нации?
- Когда нация начинает рефлексировать на тему собственного величия, ей нужны подтверждающие справки. Для Японии 30-х это были милитаристские фильмы, для Узбекистана 90-х - сериал “Тимуриада”, а для Казахстана 2016-го - “Казахское ханство”. А иначе нация не состоится, умы детей займут американские супергерои и так далее!
- “Казахское ханство” - ни то ни другое. Это просто ритуальное жертвоприношение, как резать барана один раз в год. Кому-то надо осваивать миллионы, неважно, под какой проект - будь то картина про президента или про великих батыров. А что касается национального самосознания - это очень плохо. Плохо, что другой идеи не нашлось и люди объединяются по биологическим первобытным признакам. Можно сказать, такое самосознание социума -
приговор. Я бы поддержал идею свободы, идею гуманности. Но идея нации и территории претит, и даже бороться не хочется.
- Что, по-твоему, будет с кинематографом страны в условиях практически полного отсутствия госфинансирования?
- А все будет так же, как и было. Госфинансирование никуда не делось, просто деньги отмываются через негосударственные структуры. Происходит коммерциализация казахстанского кино, появляется зритель - все хорошо там и с сюжетами, и со зрителем. Есть, конечно, такое кино, так сказать, пессимистичное, как мое, но это исключение.
- Если бы тебя позвали участвовать в написании концепции развития киноиндустрии Казахстана, а она, насколько я знаю, пишется, что бы ты предложил?
- Я ничего не смыслю в общественном устройстве. Нынешним чиновникам ничего предлагать не стану, диалога нет и не будет. Я знаю только то, что киноиндустрия - следствие всей системы в общем. И если менять производство кино в стране, надо начинать с самого верха - менять всю систему в целом. Нельзя просто заменить элемент в пазле - надо менять весь пазл. Сегрегировать чиновников от кино - вот что я бы предложил. Но этого режим не сделает. Я могу снимать и без поддержки государства. Мне от него ничего не надо.
- А нет ли у тебя желания снять “доброе, красивое кино”, не “позорящее Казах­стан”, как “это делали в советское время наши великие мастера”?
- Могу заняться софистикой: почему кто-то считает, что кино у меня не доброе и не красивое? У каждого свое понимание добра и красоты. Я не беру напрокат у общества стандартное понимание этих качеств. У меня они свои, и для меня, к примеру “Чума” - фильм о добре и красоте. А позорить Казахстан - занятие сомнительное, оставим его министрам, этот вопрос в их компетенции. Точка.

Тулеген БАЙТУКЕНОВ, Алматы

Из досье

“Чума в ауле Каратас” - четвертый полнометражный фильм Ержанова, снятый за $6 тысяч, выделенных фондом “Сорос-Казахстан”. Картина повествует об акиме-идеалисте, который приезжает в готический аул, где люди массово мрут от неизвестной болезни, предположительно чумы. Новый чиновник пытается разобраться с проблемой, но местные власти уверяют его, что люди болеют гриппом, их лечат и не надо ничего менять, ведь устоявшийся порядок - это вековые традиции.