Леонид Парфёнов: Надо в профессии жить, а не в общественной позиции
Журналист и режиссер Леонид ПАРФЁНОВ (на снимке) рассказал о том, почему он не работает на телевидении, чем нынешние времена похожи на поздний Советский Союз, а тележурналистика - на тетрис.
- Какой вы видите вашу дальнейшую жизнь, в том числе и профессиональную? Связываете ли ее с Россией?
- Мне кажется, что все неисповедимо, слишком уж много непрогнозируемых факторов. Мы так и не вступили в эпоху хотя бы каких-то правил. В любой момент один игрок сметет с доски все фигуры, и нам скажут: “Все, мы в Чапая играем, кончился королевский гамбит!”. И так уже наша квазиобщественная жизнь последнего сезона - сплошные щелбаны. Я просто руководствуюсь обычным правилом “делай что должно, и будь что будет”. Это звучит довольно беспечно и вроде бы не оставляет возможности для размышлений. “Есть у тебя дело, вот и занимайся”. Обстановка, во всяком случае пока, не слишком кровожадная, и это личный выбор каждого. Я не знаю, какое мои бывшие коллеги, ныне работающие на государство, для себя находят оправдание, мне это даже неинтересно.
Я знаю, какие они в жизни гедонисты, как на самом деле им нравится быть в Европе и при этом рассказывать, что она погрязла в пороке. Лучшие традиции советских международников: “Текут мутные воды Рейна” и “Кое-кто на берегах Потомака снова бряцает заржавелым оружием холодной войны”. И никакие “мальчики, распятые в глазах” их в кошмарных снах не преследуют. Никого под корень не изводят, кислород не перекрывают, чтобы прямо на хлеб с маслом не заработать - такого нет.
- Многие считают, что перекрывают.
- Перекрывали при советской власти. Тогда хоть власти изображали идейный фанатизм и вроде держали госмонополию на все-все. Когда тебя тотально не печатают, никуда не пускают, работать не дают, разве только в ЖЭКе дворником - да, перекрывают. Нет этого сейчас! И никакого особого героизма, чтобы заниматься своим делом, а не стыдобище служить, нет, во всяком случае, сегодня.
- Скажите, насколько высок уровень дискомфорта в нынешней действительности лично для вас? И есть ли некая верхняя граница этого дискомфорта, достижение которой заставило бы вас что-то кардинально поменять в своей жизни?
- Для человека, который в здравом уме и трезвом рассудке застал советскую власть, ничего нового, ничего удивительного в том, что происходит, нет.
- Именно что ничего нового. Вам не кажется, что все очень уныло, скучно? В такой обстановке просто неинтересно существовать, драйва нет.
- Да, это уныло. Мы стоим на месте, не развиваемся, это же видно.
Не по своей же воле я 10 лет не работаю в текущем телеэфире.
- А хотели бы работать?
- В отличие от других СМИ на ТВ ты привыкаешь, что должны быть эфирные возможности, бюджеты, команда, потребности вещателя, тайм-слот, очень много факторов. Какие-то вещи даже в наилучшие времена, когда я работал в штате богатой телекомпании и находился на блистательном счету, делать не получалось. Поэтому в какой-то момент надо в себе переключить тумблер - вот была еженедельная программа на ТВ, а теперь другие проекты. Это как тетрис - укладываешь по ситуации. Самое главное, чтобы не как в предыдущем застое, когда люди пили горькую, сидели на кухнях и друг другу жаловались: “Это не наше с тобой время, старик”.
- А сейчас “наше время”?
- Сейчас не наше время, конечно.
- А бывает вообще “наше время”?
- Мне кажется, да. В 90-е - начале 2000-х, когда мы делали проекты, фильмы, было ясно, что на смену советским приходят новые российские медийные традиции. Это были времена “Коммерсанта”, потом “Ведомостей”, “Афиши”. Было ощущение, что вот здесь и сейчас создается другая русская медийная цивилизация. Она, безусловно, стоит на плечах у предыдущей: все ассоциации, каламбуры заголовков - “Собчак привез от варяг гречку” или “Кошмар на улице Язов”.
Это знаменитый заголовок “Коммерсанта” на начало путча. Дескать, старый маршал нам не страшен, мы его троллим названием фильма, которого он и не видал никогда! И этим мы даем сигнал всем своим: чуваки, не боимся, прорвемся, время работает на нас.
- Увы, похоже, старый маршал взял реванш…
- Какой реванш, фарс это. Я недавно описывал события 1948 года, когда ликвидировали ГМНЗИ, повыкидывали Сезанна, Ван Гога, Матисса и прочих Пикассо, и в морозовский особняк въехала Академия художеств СССР, которую только что учредили. Ее президент, художник Герасимов, получил тогда Сталинскую премию за полотно “И. В. Сталин у гроба А. А. Жданова”, которое выглядит как “Христос у гроба Лазаря”. Другую Сталинскую премию дали за картину Яр-Кравченко “А. М. Горький читает И. В. Сталину, В. М. Молотову и К. Е. Ворошилову свою сказку “Девушка и смерть”.
- Прекрасно! Но какое отношение эта живопись имеет к нашей беседе?
- Тех, кто знает эти картины, можно сейчас напугать креативом управления внутренней политики администрации президента Российской Федерации?! Мы видали это все в гораздо более законченном, логичном и монопольном выражении. Я это все уже проходил. И еще раз - не хочу и не буду. Я не сочинял про обсуждение в первичках речи Брежнева на съезде. Можно было, например, написать рецензию на фильм Сергея Соловьева “Сто дней после детства”.
- То есть у вас длительный опыт существования рядом с орбитой, но вне ее?
- У каждого времени - своя школа. А дальше - по Шварцу: но почему ты оказался первым учеником? И в 70-х не обязательно было говорить, что “Малая земля” - твоя настольная книга. И сейчас никого не заставляют громче всех кричать про бандеровцев. Люди просто так понимают карьеру и делают ее.
- А у вас никогда не было идеи уехать из России? И сделать что-то в свободном пространстве, вдали от всех советских и постсоветских реалий, которые вы так превосходно изучили?
- Не понимаю, а почему, собственно?!
- Возможно, потому что здесь долгие годы сохраняется и, видимо, будет сохраняться “мутная” обстановка, пагубная для талантливых людей, препятствующая творческой реализации.
- Вот пока “мутная обстановка” прямо топором не бьет по темечку…
- …мы будем здесь сидеть?
- Я в фильме “Цвет нации” впервые так много снимал свою вологодскую родину. Почему кто-то может меня с этим разлучить? Я чувствую свое право на родину гораздо больше, чем те, кто за деньги налогоплательщиков учит ее любить.
- Я хочу задать вам еще один неделикатный вопрос. Вы очень доходчиво описали мне свои “этические границы”: нежелание врать, быть пропагандистом и т.д. И ваша биография доказывает, что вы не кривите душой. За исключением одного эпизода. Я имею в виду ту давнюю историю с разгоном НТВ. Глядя извне, может показаться, что вы тогда поступили не совсем красиво и даже в чем-то предали своих товарищей. Как получилось, что вы сначала поддерживали тех ваших коллег, кто не сдался, а потом все же договорились с Кохом и Йорданом и пошли к ним работать?
- Во-первых, не только со мной Кох и Йордан договорились, с остальными тоже. Давайте посмотрим, где теперь те остальные! Во-вторых, и это самое главное, я больше не хотел и не мог участвовать в митинге нас самих в защиту себя самих же, демонстрируемом с экранов нами самими же.
- То есть вас это просто стилистически раздражало?
- Я понимал, что мы перешли грань профессии, работаем самопропагандистами, вот и все. Я не хотел этого. Потом мы три года выпускали еженедельную программу “Намедни”, которая, смею заметить, была помоднее, повеселее, пожестче, чем программа “Итоги”, которая к тому времени совершенно забронзовела в своем величии.
- То есть никакого этического противоречия вашим убеждениям в том вашем поступке вы не ощущали?
- Во мне было одно убеждение: что нужно начать работать по-другому.
- Все равно с кем?
- Давайте судить по тому, какие мы делали программы, а не кто и какие возвышенные слова произнес в какую-то там роковую ночь. Надо в профессии жить, а не в общественной позиции. Потом и сам Киселев признавал, что перебарщивал в требовании лояльности к себе. С Киселевым мы потом общались нормально. Он даже печатно объяснил как-то, что все изжито, и едва ли не признал мою правоту или, по крайней мере, мое право на свою правоту. С Осокиным, Норкиным, Максимовской виделись после этого не раз.
- А вы тогда понимали, кто такие Кох и Йордан?
-Да, конечно. Более того, когда мы потом очень весело зажигали…
- Вы дружили с ними?
- С Кохом и продолжаю дружить. И, кстати сказать, чего стоили тогдашние энтэвэшные рассказы про бездарность и медийную чуждость Коха. Говорили, что его открытое письмо энтэвэшникам якобы я составлял: мол, уж больно лихо написано. Вот, пожалуйста, посмотрите теперь на блогера Коха с подпиской больше “Коммерсанта”! Мне было очень интересно работать с Йорданом. Тогда придумывали русский “инфотэйнмент”, орали друг на друга, ночами на работе сидели!
- Как долго продолжалась ваша совместная работа?
- Недолго продолжалась. Закручивание гаек началось с “Норд-Оста”. Как я знаю, меня еще тогда хотели выкинуть, но выкинули Йордана, который не выкинул меня.
- А Кох?
- Коха еще раньше…
- То есть, когда вас увольняли, Коха и Йордана уже не было на канале?
- Йордана уволили после “Норд-Оста”, когда Путин сказал знаменитую фразу: “Рейтинг на крови своих сограждан, если они, конечно, считают нас своими согражданами”. Это про наши чересчур резонансные эфиры и американское гражданство Йордана.
- Логично. Что было дальше?
- Проталинка вокруг Серой Шейки все сжималась и сжималась. Очень трудно было убедить себя, что все шагают не в ногу, а ты - в ногу. Я временами приезжал в “Маяк” посидеть-поговорить с Андреем Васильевым, главредом “Коммерсанта”. Пить я так не могу, но хоть часок побуду с медийщиком, тоже считающим, что информация ценна сама по себе, безотносительно того, на чью мельницу она льет воду.
- А поначалу вы всерьез надеялись, что вам дадут делать журналистику?
- Я помню, как Миллер (глава “Газпрома”. - Ред.) приезжал на канал и говорил, что “Газпром” будет продавать НТВ и Йордан привлечет стратегического инвестора.
Вспомните начало 2000-х - плоская налоговая шкала, программа Грефа. Делая для “Намедни” интервью с ним, мы придумывали, как экранно показать слезание с нефтяной иглы и т. д. Казалось, сама логика жизни заставит модернизироваться, потому что нельзя быть углеводородным придатком остального человечества. Но потом оказалось, что на одних нефти-газе очень даже проживешь и можно забить на все остальное. Никакой модернизации не требуется - ни постиндустриальной, ни тем более общественной. Просто будем жить по завету Леонида Ильича.
- Не кажется ли вам, что существует некая, конечно, непрямая, опосредованная связь между поступками влиятельных, талантливых журналистов сродни вашему давнему договору с Кохом и Йорданом и тем, что потом стало происходить в стране? Проще говоря, не кажется ли вам, что власть не уважает ни журналистскую профессию, ни ее представителей именно потому, что с ними можно договориться, потому что они в принципе готовы идти на компромисс? Кто-то ради денег, кто-то ради возможности реализации. Не кажется ли вам, что единственный способ противостоять власти - это априори никогда не принимать никаких ее предложений, как бы красиво они ни были упакованы?
- Дело вообще не в журналистах, а в аудитории. На качественную и критическую информацию сейчас нет запроса. Власть может манипулировать аудиторией, потому что аудитория на манипуляцию ведется. Если б аудитория считала, что дела в стране идут не очень и у нее был бы запрос на проблемную журналистику. Как во времена перестройки: Егора Яковлева и Виталия Коротича мог вызывать Лигачев, песочил… Но снизу перло желание читать “Московские новости” хотя бы в темноте со стенда на Пушкинской, со спичкой зажженной!
- А сейчас это людям, по-вашему, неинтересно?
- А вы посмотрите на тиражи: у нас общенациональные издания - это таблоиды про жизнь звезд, мудрость власти и ничтожество Запада. Перестройка и крах социализма имели больше экономические причины, чем политические. Вот то, что приходит осень, а у мамы нет сапожек, это беспокоило гораздо больше, чем то, что вдруг по весне на подъезде повесили портрет токаря и сообщили, что это единственный кандидат в Верховный Совет СССР. Социализм не смог прокормить, одеть, обуть людей, все дошло до ручки, потому что упала цена на баррель нефти в 1986 году. А в 1973-м цена за две недели в разы подскочила после войны Судного дня, да потом еще исламская революция в Иране. Вот это и продлило агонию брежневизма. Но в 1986-м стало невозможно поддерживать даже тот минимум обеспечения, который был, все полезло по швам. Плюс из системы совсем ушел страх. А она без страха не может и поэтому пошла вразнос.
- Вы к тому, что и нынешнее благополучие тоже пройдет, а люди об этом предпочитают просто не думать?
- Придется подумать, когда пузырь лопнет, неотвратимость чего многие уже подспудно ощущают. Но до последнего момента будем имперски хорохориться: да нам никто не указ! Да загранице кирдык! Да нас все боятся, значит, уважают! Захотим - через две недели Киев возьмем! “Танцуй, Россия, и плачь, Европа, а у меня самая красивая опа!” Такой вот праздник.
- Вы видите себя на этом празднике?
- Если живешь в России, не отворачивайся. Смотри: это твое. “Это наша родина, сынок”.
Материал печатается с сокращениями.
Snob.ru
