В актёрах нет правды, а мои герои - настоящие

Поводом для разговора стал невероятный прецедент: Бейсекеев выпустил в экс­периментальный прокат свой очередной фильм. Документальный. Тяжелый. Про нар­команов. Люди приходят в кинотеатр, покупают билеты и смотрят 40-минутное видео. Киносеть в шоке и добавляет сеансы, видя успешные продажи. Старая гвардия профессиональных киношников нерв­но курит в сторонке.

Кто он такой? Обычный парнишка, который мечтал стать фоторепортером и по­учиться в Америке. Мечта сбылась с помощью добрых людей, и уже за океаном Канат понял, что ему интереснее всего рассказывать истории людей, причем в документальном жанре. Появились “Дальнобойщики”, потом другие истории. Сейчас снимает и на заказ, и для своего канала, где более 200 тысяч активных подписчиков. Темы выбирает наболевшие: мамы-гастарбайтеры, воспитывающие детей по интернету, казахстанские дети, усыновленные американцами, обманутые дольщики…

Крайняя, как любят говорить киношники, лента - “Зима в рехабе”, которую показали в конце мая в кинотеатре Алматы как обычный коммерческий фильм. Впрочем, для Каны она теперь не крайняя - несколько дней назад он выложил в интернет историю про альбом Батыра. На очереди настоящая бомба про людей из листа ожидания органов для трансплантации.

- Вокруг столько историй, о которых хочется рассказать, только успевай это делать, - смеется Канат. - Вернувшись из Штатов, я уже не хотел быть только фотографом, а хотел делать видео. Но не клипы, не рекламу - все это мир, который мне неинтересен. Для меня важны человеческие истории, и тут лучше всего подходит документальное кино. В нем много инструментов и нет ограничений, характерных для художественных фильмов. А быстрая реакция, отклик, который получаю от людей в интернете, помогают мне добиваться большего.

- Долгое время вы жили на две страны. Сейчас определились?

- Да, я вернулся из Америки в 2020 году, до этого было ощущение не­определенности: то ли там оставаться, то ли домой ехать. В какой-то момент понял, что именно здесь я хочу жить и работать, здесь я нужен и могу сделать что-то важное. Нью-Йорк - мой любимый город, но комфортнее мне там тогда, когда понимаю, что скоро поеду домой.

- Теперь вы алматинец?

- Я сейчас живу здесь, но алматинцем себя назвать не могу, потому что родился в Караганде, там провел детство. И для нас, пацанов, побывать в Алматы было примерно то же самое, что съездить за границу. Вернувшийся собирал в кружок друзей и долго делился впечатлениями.

Считаю, что жители южной столицы - это особый образ мышления, а не только прописка, даже в “золотом квадрате”. Это уверенность, что Алматы - лучший город на земле, целая вселенная. Да, я люблю этот город, но знаю, что есть и другие. Вот моя жена - настоящая алматинка, у нее и родители здесь родились.

- В аннотации к фильму вы говорите о том, что когда вернулись, то с ужасом заметили на родине настоящую эпидемию синтетических наркотиков.

- Мои сверстники подсели на синтетику, на вопросы отвечали, что это давно, просто я не замечал, бывая наездами. Здесь так принято отдыхать, расслабляться с мефед­роном. Наверное, у каждого поколения свой наркотик. Но я своими глазами видел, как супердешевая синтетика меняет людям жизнь, все происходит очень быстро. Тема зрела давно, я просто не знал, как к ней подступиться, как избежать обратного эффекта. Ведь наркоманы очень любят фильмы на эту тему, они для них своего рода триггер.

- Как выбирали героев?

- Я не выбирал. Мне написала социальный работник реабилитационного центра в поселке под Павлодаром. Обратилась ко мне по просьбе одного из подопечных. Он смотрел мои работы и предложил, если это будет нужно, откровенный разговор о наркомании. Я почему-то сразу понял, что вот оно - пришла тема. Нескольких дней хватило, чтобы собрать команду и выехать в поселок. Кстати, именно это переключение и спасло меня эмоционально в начале года, когда происходили январские события. Сначала с нами были готовы разговаривать только три человека, но достаточно быстро, глядя, как мы работаем, и другие согласились. Туда частенько приезжали журналисты, но старались держаться на расстоянии, общались иначе, поэтому люди и не хотели идти на контакт.

- Вы поехали без сценария, без представления, что это будет?

- Я по-другому работаю: просто беру камеру, наблюдаю за событиями, разговариваю с людьми. За несколько дней набрал материал, и фильм сам сложился у меня в голове. Я не делаю их героями, не жалею. Человек, который туда меня вызвал, поначалу пытался играть, быть в кадре классным, крутым. Пришлось его сразу срубить психологически. Сказал что-то вроде: “Дружище, я приехал сюда не для того, чтобы делать тебя героем”. Он признался, что не ожидал такого поворота.

- Вы как-то сказали, что в Казах­стане легко реализовать себя, если есть вкус и мозги, но с этим везде легко продвинуться. Разве не так?

- Нет, не так. В Америке много людей обладают и тем и другим, но, чтобы добиться успеха, нужно что-то еще. Я не очень понимаю что. А в Казахстане очень благодарная публика, ты всегда чувствуешь отклик, душевность. Даже если и покритикуют, то в этом есть интерес к тому, что ты делаешь. В Америке же у меня было ощущение, что я кручусь как белка в колесе и на хрен никому не нужен. Вроде говорю на их языке, но все это не очень-то заходит, я словно бьюсь лбом о стену. Здесь же не надо биться. Надо просто делать свое дело.

- Вы знаете, какая вершина карьеры режиссера в Казахстане?

- Снять кино про президента? Нет, такой мечты у меня нет. К нам час­тенько технично заходят агашки с предложением снять что-то про них. Но такие запросы я не удовлетворяю. Да, мы делаем коммерческое кино, но сами решаем, кого показывать, а кого - нет. Агашки тоже бывают разные - есть интересные, за которыми стоят истории. Я изначально не люблю работать с людьми, которые очень хотят сняться. Вот когда ты уговариваешь человека, когда он принимает для себя решение, тогда на какое-то время перед камерой снимет маску и будет откровенным. А если он сам жаждет в телевизор, то будет часами разливаться соловьем, и все это будет игра.

- От каких живых денег готовы отказаться из принципа?

- Недавно могли заработать за пару месяцев 20 миллионов тенге, но не стали этого делать. Когда снимаешь не то, что нравится, физически начинаешь болеть.

- А искушения были? Предлагали снять клип или художественный фильм?

- В самом начале было несколько предложений, но я за них не взялся. Я и правда не знаю, как это делать. К тому же очень ценю независимость. Для документального фильма нужна небольшая команда, хотя я вообще могу снять все и один. А в художественном кино режиссер - заложник цехов, погоды, актеров - очень многих факторов. Плюс я не умею коммуницировать с актерами. Мне всегда кажется, что в них нет правды. Ведь мои герои настоящие, я просто создаю атмосферу, в которой они готовы раскрыться.

- В чем ваша крутизна?

- В том, что я народный. Меня смот­рит по крайней мере мое поколение, и эти зрители узнают на улице. Это греет, я понимаю, что для них уже стал своим.

- Что для вас означает быть патрио­том?

- Ну вот посмотрите на эту компанию в сквере. Если они сейчас допьют напиток и выкинут баночку в урну, то в моем понимании это и есть патриотизм, любовь, уважение к своей земле. Мне нравится чувст­вовать себя нужным именно здесь. Снять хорошее кино - это то же самое, что быть хорошим гражданином. Помочь сформировать критическое мышление новому поколению молодых людей, которые уже сейчас мне иногда говорят, что выросли на моих фильмах. Еще очень хочу показывать своим примером, что можно здесь снимать хорошее кино. Не только то, что интересно режиссеру, как делают у нас многие, но и то, что для людей. Им это нужно.

Ксения ЕВДОКИМЕНКО, Алматы