«Твой папа - пу! Стреляет»

Владимир Владимирович ГРИШИН.
Родом из города Стрельни, Ленинградская область, Россия.
В 1941 году было три года.

     Мама работала машинисткой, отец служил в НКВД. Когда началась война, мне уже шел четвертый год, и я хорошо помню постоянные артобстрелы. В самом начале лета родился мой брат Роман. Мы тогда уехали к дедушке с бабушкой в деревню под Ленинградом и оказались между двумя фронтами. Дед был ранен в ногу осколком снаряда: его тогда вместе с остальными ранеными и другими «ненужными» людьми заперли в сарае и сожгли. Нам выдали какие-то документы, пропуска и приказали уезжать в глубь оккупированной уже территории. Тогда мы всей семьей, с маминой сестрой сели в пустой товарный вагон и поехали в городок Пустошка. Вот там мы жили долго, примерно полгода. Заняли один из брошенных домов - таких было много. Женщины пытались добыть еду, а мы, дети, сидели дома. Напротив нас в один из домов заселился немецкий гарнизон. Видимо, рядом жили еврейские семьи, потому что мы одно время играли на улице вместе с еврейскими детьми. А потом они внезапно исчезли. Еще мы часто видели, как из дома, занятого немецким гарнизоном, выходили люди в одном грязном нижнем белье, со связанными руками, их куда-то уводили солдаты, и были слышны выстрелы.
В 1942 году мамину сестру отправили в другое место. Да и мы все время перемещались в глубь оккупированной территории. Возле литовской границы мама батрачила в крупном кулацком хозяйстве. Кроме нас там работало еще примерно сорок человек, а ночевали прямо на полу в колхозном клубе. Когда хозяин хутора стал домогаться маму, она сбежала. Мы уехали в соседний город, перекантовались лето в брошенном доме и оказались в лагере для перемещенных лиц. Помню, что у нас там сняли отпечатки пальцев и отправили в городской лагерь в Ригу. Снова снимали отпечатки пальцев, опять заполняли документы. Там мы прожили месяц или два, пока нас не повезли морем в Германию. Это был уже 1944 год. Получается, что все это время мы постепенно шли на запад, и все время мама была на тяжелой работе, чтобы добыть хоть немного хлеба для нас с братом.
По морю нас везли на палубе, потому что над кораблем все время летали советские самолеты, и чтобы они не бомбили корабль, палубу заполнили такими, как мы, перемещаемыми. Следующим местом был польский город Гдыня. Вот там мы уже жили за колючей проволокой, порядки были суровые, и относились к нам не очень хорошо. Маму мою почти сразу же сильно избили только за то, что я нашел в баланде червяка, и она подошла к конвою показать находку. Вскоре нас поездом отправили в Тюрингию. В какой-то деревне привезенных людей выстроили, и работодатели ходили выбирали себе помощников в хозяйство. Мы работали у бюргера, пока нас не освободили американцы.

***

Этот момент я тоже хорошо помню - американцы въехали в деревню на джипах, одарили всех сигаретами и шоколадом, все время шутили и улыбались. Остановились на окраине села, потребовали сырых яиц и перепились вечером. А через день начались серьезные обстрелы, и только после этого через село прошла их армия. Они и помогли маме перебраться во Франкфурт-на-Майне. Там она устроилась на работу в советскую военную миссию, а потом поездом мы поехали домой.
Все это время мы ничего не знали про отца. Я помню, что однажды, когда мы уже были на оккупированной территории, он сумел к нам пробраться и долго ждал маму, наверное, хотел нас забрать. Не дождался и ушел. Естественно, вернувшись домой, мы первым делом стали искать его. Но оказалось, что у папы уже есть другая семья, ребенок. Как нам сказали, отцу еще во время войны сообщили, что видели всех нас троих расстрелянными. Мы все равно пытались его найти, но он был в командировках, и сколько мама ни ездила из одного города в другой за ним, застать нигде не могла. А наши родные сразу же отказались от нас, потому что мы были в оккупации. Да и я всю жизнь при поступлении на работу или учебу заполнял анкету с графой, в которой надо было указать, не был ли ты или кто-то из твоих родственников на оккупированных территориях. Чуть ли не каждый год нас проверяли сотрудники госбезопасности.
Во время поисков отца мы узнали, что жива наша родственница, тетя Шура, и поехали к ней в Эстонию. Она жила в бункере для картофеля. Перезимовали там и мы, пока мама устраивалась на работу в Таллине. Весной она получила жилье и забрала нас из бункера. Уже когда мы жили в Таллине, отец приезжал, хотел забрать хотя бы меня, но тетя Шура не отдала (мамы дома не было), и отец уехал.
Я одно могу сказать. Везде есть разные люди. И плохие, и хорошие. И когда тяжело, люди становятся добрее друг к другу. Я помню, чтобы развлечь брата, достал где-то бумагу, и мы с ним рисовали. Вечером приходят взрослые с работы, валятся на пол от усталости, но обязательно подойдут посмотреть и похвалить наши рисунки. Маме как-то не давал прохода немец, она хорошо говорила по-немецки, выскочила на улицу, подбежала к офицеру и пожаловалась на обидчика. Офицер помог ей. Меня однажды немецкий солдат спас. Мы играли на поле, и тут начался обстрел, стали рваться снаряды рядом с нами. Обычный солдат, стройбатовец, копавший окопы поблизости, кинулся ко мне, схватил на руки и унес в блиндаж. Сел рядом и серьезно так говорит мне: «Твой папа - пу!» - в смысле стреляет. И замолчали...

Ксения ЕВДОКИМЕНКО, фото Владимира ЗАИКИНА