Горькпаркого

Девчонки не стали отказываться от горячего чая. На улице было холодно, ударили первые морозы, а одежда на них была не по сезону. Когда одна из них произнесла Горькпаркого, я решила: оговорилась или от холода два разных слова так причудливо переплелись. Потом другая, рассказывая, как они пережили лето, тоже сказала:
- В Горькпаркого.
В смысле, парке культуры и отдыха имени Горького. Ночевали на лавочках. Выбирали скамейку подальше от фонарей. Дежурно приговаривали: хоть бы алкаши местные не приперлись. Или охрана вдруг не решила дополнительно еще раз пройтись по аллеям. Охрана тогда их гнала до самых ворот, при этом грязно ругаясь.
Девчонки огрызались, но не так, чтобы разозлить, выходили за центральные ворота. Делали вид, что уходят в город, а потом, убедившись, что на них не обращают внимания, возвращались, чтобы через дыру в заборе залезть обратно в Горькпаркого. Ложились валетом, худенькие обе, помещались.
Хуже было, когда появлялись алкаши. Они щедро делились имеющейся закуской, обычно это был просто хлеб, наливали водку, а потом требовали интима. Если от мужчин не исходила угроза для жизни, девчонки соглашались. Потому что идти реально было некуда. А если видели, что мужчины могут придушить или зарезать либо избить до смерти, бежали к тем же центральным воротам, куда их обычно гнала охрана, по освещенным аллеям.
Признавались, что самой сильной мечтой было нажраться.
В смысле наесться до отвала, до икоты, до отрыжки. Желательно чего-нибудь вкусненького. Еду воровали на рынке.
Как-то дед, у которого они стырили из сумки, которую он поставил на прилавок, пару помидорин, сказал:
- Берите еще. Не жалко.
Неожиданно как-то. Обычно орут про совесть и про тюрьму, которая плачет…
Дед пригласил их домой, он рядом с рынком жил, чай предложил. Спросил, умеют ли они готовить, мыть полы.
Готовили они не очень, в детдоме их этому не учили, а мыть полы они могли. Дед сказал, что в одной из трех комнат девчонки могут жить, но убираться должны во всей квартире и, когда устроятся на работу, должны покупать продукты и на его долю. Девчонки согласились. О том, что на работу устраиваться не собираются, промолчали. Работать им не хотелось. Совсем. И не в чем было идти куда-то, и ничего не умели…
Дед забрал у них документы. Через два месяца выгнал из дома.
Вот они и пришли в редакцию. Шумно глотали горячий чай из наших чашек, набирали рассыпчатый сахар из баночки и отправляли в рот, облизывая опустевшие маленькие ложечки.
В Горькпаркого, говорили, ночевать уже холодно. Но не это главное. Помогите забрать наши документы, просили, нас обещали устроить в пекарню в ночную смену работать, там и хлеб есть можно сколько хочешь (бракованные булки ничем по вкусу не отличаются от тех, которые люди покупают в магазинах). А днем можно толкаться в торговых центрах…
Я пошла к деду за докумен­тами. Дед оказался не таким уж ста­рым - лет 55. Мужчина в расцвете лет.
- Не отдам, - сказал он.
- Тогда я приду с полицией.
- Защищаете их, - презрительно сказал мне дед, - а они меня сифилисом заразили…
И вернул паспорта.

Хельча ИСМАИЛОВА, фото с интернет-ресурсов, Алматы