Свет свободы и наша беспросветность

Жизнь в Казахстане подобна существованию домашних животных в загоне. Наш материальный достаток, а для иных и излишества, – вроде овса и пойла, которыми мы вполне удовлетворяемся. Все нематериальное, или метафизическое, в наших местах чужое. Пока не уразумеешь каким-то способом, что без этой самой неизвестной метафизики жизнь непременно сгнивает, и от доли сгнить в живом теле никому из нас не уйти.

Сравнение безрадостного существования в Казахстане с обитанием в загоне или в стойле пришло довольно давно, но я не мог додуматься, решить, возможна ли вообще сколько-нибудь достойная жизнь в стойле. И склонялся к тому, что нет. Пока не пришла мысль о другом измерении.
Когда живешь в стойле, все существующее вокруг представляется нормальным, обычным, долженствующим быть. Потому что стойло и метафизическое отношение к окружающему миру – явления, не имеющие между собой ничего общего. Они несовместимы в одной голове, в одном сознании. Должно произойти какое-то смещение, чтобы четвертое измерение жизни сделалось не только достижимым, но и понятным. Я подступался к этому загадочному явлению, задавая себе простые, но практически неразрешимые вопросы:
«Почему невозможно представить, чтобы в Казахстане совершались большие научные открытия?»
«Почему невозможно представить, чтобы в Казахстане создавались такие вещи, как планшетный компьютер или поисковая система Google?»
«Почему невозможно представить, чтобы в Казахстане было снято по-большому счету хорошее кино?»
«Почему невозможно представить в Казахстане хоть что-нибудь, что было бы поистине интересно, оригинально, содержательно?»
Это каверзные и обидные вопросы, но ответ на них один и тот же. – Потому что в Казахстане не существует метафизики свободы.
Обитателям несвободного мира непонятен, чужд и неизвестен мир свободы. Мы словно обитаем на другой стороне мира. На той стороне, где никогда не случается мировых научных открытий, где ни в чьей голове не рождаются грандиозные инженерно-конструкторские идеи, где ни с кем не случается событий беспримерного полета фантазии и мысли, порождающих заметные художественные произведения.
Нематериальный, метафизический мир – это светлый мир свободы, в то время как наше сугубо материальное обиталище – лачуга скуки.
Мир несвободы – мир отрицаний. Противоположностей всему прекрасному.
Мир несвободы – мир подражательства, зависти, комплекса неполноценности. А подражатели, завистники и неизбывно закомплексованные типы в принципе не способны к совершению дел, внутренне аутентичных новым идеям. Отсюда уже близко к ответу. Хорошие дела: открытия, изобретения, произведения, – суть зримые выражения идей, что есть само по себе метафизика. Чем крупнее идея, тем значительнее ее зримый результат.
А причем тут свобода? При том, что в нематериальном мире свобода подобна умению плавать в воде. Способность, которая дает возможность видеть в вещах их сути, их идейное происхождение.
У нас можно родиться врожденно талантливым человеком, впитывающим в себя новые знания как губка воду. У нас можно стать ученым, мастером, художником, но при этом, как ни прискорбно, быть стопроцентно обреченным на крах своих жизненных притязаний. В этом смысле наш несвободный мир крайне несправедлив к человеку, а точнее – абсолютно жесток.
Зачем ломать голову над научной преблемой, если заранее известно, что ее невозможно развить до стадии эксперимента? Зачем изобретать то, что не имеет ни малейших шансов быть запущенным в производство? Зачем мучиться, придумывая сценарий, если его точно невозможно поставить?
Можно, допустимо биться над темой без надежды проверить себя в эксперименте. Можно, допустимо изобретать без иллюзии увидеть свою вещь изготовленной. И можно писать просто ради интереса. Другими словами, вполне возможно пройти всю свою половину пути к свободе, но провалиться в ад жизнеотрицания в том месте, где по-хорошему должна бы начаться вторая половина пути. Потому что свобода – явление двусоставное.

Двусоставность свободы представляю так: если жизнь – пространство, то в свободном мире нет пустоты и нет ненавистного. Там ценности внутреннего мира отдельного человека беспрепятственно перетекают в мир внешний, чтобы воплотиться там в форме продуманных открытий, изобретений или произведений, а внешний мир столь же беспрепятственно проникает в мир внутренний, чтобы призвать разум и фантазию его носителя к новым задумкам. Между ними нет вражды, между внутренним миром человека и окружающим миром, нет оснований для враждебности. Потому что индивидуум имеет все основания уважать окружающий мир, а в окружающем мире принято уважать индивидуум.
Мы знаем, что в нашем мире несвободы такие отношения невозможны. Мы не доверяем окружающему миру, и чаще всего наше недоверие обоснованно. Мы с детства знаем: там стерегут обманы, там ожидают разочарования. Будучи носителями такой философии жизни, мы обречены быть и оставаться одиночками. Носить в себе свои внутренние миры как портящиеся в банке консервы.
Свобода только тогда подлинна, когда ее воля осуществима. И свобода иллюзорна, когда есть воображение и воля, но нет механизмов для того, чтобы они стали частью реальности. Это инвалидская, усеченная, половинная свобода, не могущая осуществить себя в событии жизни. Это свобода, которая обречена, раньше или позже, но извратиться в свою противоположность.
Все вышесказанное мне ведомо издавна. Большую часть этих знаний я получил из книг. А ту, которую называю здесь злом – из опыта жизни. Но теперь прихожу к пониманию, что наша несвобода, как ни представлялась бы сильнее нас, каждого, на самом деле и не бесконечна, и не неизбывна.
Здесь – о второй половине пути, которую должна совершить воля свободы до стадии завершенного поступка.
Вторую часть пути я называю признанием. Не почестями, не наградами, а встречей, долженствующей проходить в атмосфере воодушевленного приветствия. Вступая на вторую половину пути, ты открываешь миру свой замысел. И он, замысел, должен, если действие происходит в свободном мире, получить признание. Потому что замысел, основанный на идеях, аутентичных потребностям жизни, не может быть пустяковиной.
С момента, когда замысел переходит в состояние начатого действия, в состояние полуреальности, проблемой становится мир, получающий дар. И эта проблема у нас не только никак не решается, но даже не известна.
Мир одинокой души и мир человеческого сообщества. Им следует быть подобными, и когда они подобны, образуется явление культурной солидарности.
У нас они не подобны. И все же мы не обречены. Как капля воды равна целому морю, так море равно морю. Хорошо иметь дело с морем культурной солидарности, но можно иметь дело и с каплей культурной солидарности. Суть солидарности от этого не умаляется, только бы уметь ее понимать.
Имея дело с каплей культурной солидарности, разделяемой с выбранными из сонма знакомцев товарищами, нельзя решить проблему проверки своей гипотезы или осуществления конструкторского замысла, но можно аннулировать риск сгнивания своей души.
У нас еще очень долго не будет возможной постановка крупных научных проблем или инициация изменяющих мир производств – так долго, пока мы не осознаем важность свободы, не узнаем доподлинно, из чего она состоит и почему жизнь без свободы – загон.

Я отдаю себе отчет в том, что представленное понимание свободы может показаться надуманным. Что, дескать, в реальной жизни все гораздо проще. Согласен, но с оговоркой: это в загоне все гораздо проще. Поскольку в загоне нет и не может быть культуры поступка, поскольку загнанные в загон загнаны туда именно ради того, чтобы они не затевали поступков, чтобы само помышление о поступке представлялось им никчемной заумью.
1) Увидеть наш загон.
2) Увидеть себя в загоне.
3) И точно бы свихнуться от этого открытия.
Вот такими я вижу три действия, которые открывают путь к свободе.