Не делайте из жертвы соучастника
Каждый раз, когда появляется информация о ребенке, ставшем жертвой сексуального насилия, я вспоминаю одну из своих первых судебно-психиатрических экспертиз.
Растрепанная девочка девяти лет. В красном выцветшем китайском платье советских времен. В самодельных шлепках, на которых были видны места отрезанных задников сандалий. Ее беспокойные тоненькие пальчики с заусеницами, которые без конца тянулись теребить что-то. Ее маму с такими выпученными глазами, что мне показалось, что у нее токсический зоб. Но вразрез с тревожностью, которую придавали ее лицу эти глаза, ей было абсолютно безразлично, устала ли ее дочь, тяжело ли ей. Никаких поползновений помочь, утешить, взять за руку, погладить по голове. Вроде бы рядом с матерью, но одна-одинешенька сидела против нас эта девочка. Растрепыш растрепышем. В какой-то момент она поперхнулась. Я спросила, хочет ли она пить.
“Обойдется”, - сказала мать. Это ее “обойдется” о собственной дочке, которую два года насиловал отчим, резануло не только меня, неопытную, но и всю комиссию. Как же так? Как может женщина в такой ситуации оставаться такой безжалостной к своему ребенку? Но она могла. И следила, чтобы девочка не сказала лишнего, и цокала, и говорила: “Не ври!” Она очень ревностно следила за нашими вопросами, в которых слышала намек на то, что это она что-то недоглядела.
- Как часто вы оставались одни? - спросили мы у девочки.
- Как все дети. Я много работаю, - парировала тут же мать.
- Позвольте ответить ребенку, - просили мы.
Потом пришлось спрашивать, что и как произошло, снимал ли насильник с нее одежду, где трогал, было ли больно… Эти вопросы и задать-то ребенку непросто. Будучи психиатром и экспертом, я никогда не переставала испытывать дискомфорт от откровенного обсуждения таких деталей с ребенком. А бедный ребенок на эти вопросы должен еще ответить. И как бы доброжелательно ты ни говорил с ним, как бы корректно ни старался ставить вопросы, для него это всегда допрос со “стыдными” вопросами.
Так проходят судебно-психиатрические экспертизы потерпевших детей.
Ни один психиатр их не любит. Но, если ты окончил педфак, в психиатрии к тебе навеки прикрепляется ярлык детского психиатра. Даже если сто лет заведуешь мужским отделением, все, что связано с детьми, поручают тебе. Поэтому, когда я стала проводить судебно-психиатрические экспертизы, мне пришлось участвовать практически в каждой такой комиссии и отвечать на стандартные вопросы: мог ли понимать ребенок в силу своего возраста и развития характер и значение совершаемых с ним действий, мог ли оказать сопротивление насильнику.
Перед тем как на экспертизу приводят ребенка, дается время изучить уголовное дело. Я прочитала великое множество положительных характеристик на насильников с места работы, из школы, от соседей. Сплошь “прекрасный семьянин”, “отличник учебы” и “не верим”.
А характеристика на жертву всегда чуть хуже. Или “расторможен”, или “фантазер”. Такой легкий намек, что насильник не так уж плох, а жертва не так уж и безупречна. Самое ужасное, что даже сами дети, сколько-нибудь соображающие, уже думают, что они не так уж безупречны. Потому что их использовал не какой-нибудь незнакомый дядька-маньяк, а знакомые родителей, вхожие в дом, соседи, братья, отчимы, отцы. Потому что они не смогли дать отпор. Потому что показывают пальцем. Потому что родная мать не всегда встает на их сторону, когда это открывается.
В тех случаях, когда насильник отец, отчим или родной брат, мать рассуждает: что произошло, то произошло, этот ребенок никуда не денется, теперь надо спасать от тюрьмы того, кто все это сотворил. Во время экспертизы всегда очевидно, когда мать сделала свой выбор не в пользу потерпевшего ребенка. Когда она не хочет, чтобы разобрались, а хочет, чтобы все скорее закончилось. Что должен чувствовать ребенок, который видит все это? Он чувствует себя уже даже не жертвой. Он чувствует себя соучастником. Я видела брезгливость по отношению к себе в глазах этих детей. И видела, как они не верят, что кто-то хочет протянуть им руку…
Судебно-психиатрическая экспертиза обязательно проводится и в отношении лица, совершившего насилие. Чаще всего в психиатрическом клиническом аспекте их признают нормальными. Хотя как люди они чудовищны и больны. И реакция отдельных психически здоровых матерей, да и общества в целом, бывает порой больной. Ведь сделать все, чтобы какой-нибудь несчастный растрепыш до конца дней своих верил в то, что он соучастник, - это не норма.
Кемен БАЙЖАРАСОВА, врач, писатель, Алматы
