Экспертное злоключение

По версии следствия, эксперт, при помощи которого раскрыли десятки, а может, и сотни сложных преступлений, намеренно сказал неправду при допросе по делу шестилетней Лизы ПЫЛАЕВОЙ, погибшей в мае 2019 года. При этом причина смерти ребенка до сих пор не установлена. В чем именно обвиняют эксперта Метелева? Об этом он рассказал нашему корреспонденту.

- Я уже на третьем курсе медуниверситета понял, что хочу стать судмедэкс­пертом, - начинает разговор Эдуард Аркадьевич. - Поэтому после окончания вуза уехал в Харьков, где на тот момент был один из центров всесоюзной судебной медицины и под руководством профессора КОНОНЕНКО изучался вопрос давности наступления смерти. С 1989 года стал работать в Алматы по специальности, потом получил юридическое образование, и уже в 2000-х годах меня пригласили преподавать на юрфак.

И тогда я впервые понял, что у нас многие судебные эксперты даже не понимают, для чего они работают. Именно эксперты должны найти доказательства преступления, а они просто отвечают на вопросы следователей. К сожалению, и следователи очень часто ставят вопросы, даже не понимая, для чего это надо. И не нужно удивляться, что очень часто уголовные дела, связанные с насильственными действиями, либо буксуют, либо вообще заходят в тупик. Я, например, только на кафедре уголовного права начал понимать всю глубину своей профессии.

Почему я ушел из судмедэкс­пертизы и стал консультировать в частном порядке? Просто разобрался, что судмедэксперт ограничен в своей работе, от него требуется лишь заключение, при этом он находится в жестких рамках и полностью зависит от вопросов, поставленных следствием.

Сейчас, работая как специалист, я могу посмотреть на ситуацию со стороны. Моя задача - помочь установить истину, а моими услугами пользуются как потерпевшие, так и подозреваемые.

Например, приходят врачи, которых обвинили в смерти пациента, и просят посмотреть экспертизу. Или люди хотят знать, от чего именно умер их родственник, а доверия к следствию у них нет. Тогда я могу подсказать, какие вопросы надо поставить перед экспертами, какие еще экспертизы необходимо назначить.

К сожалению, у нас нередко встречается низкое качество экс­пертиз, понять которые не могут ни потерпевшие, ни подозреваемые, ни органы следствия. Поэтому я, уже став частником, нередко консультировал департамент полиции Алматы, особенно отдел убийств. Бывало даже участвовал в допросах в качестве специалиста, то есть разъяснял следователю, что ему пытается сказать врач, и наоборот.

- Я недавно писал о расследованиях по пластическим хирургам ПИСАРЕВУ и АЛФЕРОВУ, у каждого из которых умерли две пациентки. В двух случаях следствие затянулось настолько, что истек срок давности, в связи с чем обоих врачей освободили от уголовной ответственности. Можете как специалист объяснить: это действительно настолько сложные расследования?

- Я знаю эти дела. Давайте начнем с того, что их жертвы погибли не из-за какой-то одной причины. Там был комплекс нарушений, который и привел к трагедиям. У обоих хирургов умерли клиентки, решившиеся на липосакцию, то есть на удаление жира. Впоследствии у них развилась жировая эмболия. Если объяснять простым языком, в результате операции частички жира попадают в кровеносную систему, происходит закупорка сосудов, и наступает смерть.

Но этот процесс не одномоментный, он длится значительное время, поэтому при должном наблюдении и нормальной профилактике человеку ничего не угрожает. Но даже если эмболия начала развиваться, она сопровождается определенными симптомами. То есть выявить проблему можно на ранней стадии, не дожидаясь обострения. А обе женщины не получили должной медицинской помощи...

В целом я хотел бы отметить, что пластическая хирургия - это не медицина, не лечение. Мне кажется, это просто удовлетворение амбиций. Чаще всего под нож пластического хирурга ложатся женщины, не довольные своим внешним видом. Но даже после операций они остаются недовольными. Я знаю, что говорю, поскольку делал десятки экспертиз по пластическим операциям.

На сайте пластического хирурга Игоря БОГИНА написано, что человека, решившегося на изменение внешности, нужно отговаривать от такой операции. Казалось бы, этот доктор заинтересован в том, чтобы к нему пришло как можно больше клиентов, но он считает, что в таких операциях нет особой необходимости. К сожалению, у нас так называемая эстетическая медицина просто бизнес. А в бизнесе важно сокращать расходы и увеличивать доходы, поэтому женщины продолжают умирать.

- А почему затягиваются расследования по врачебным ошибкам?

- Потому что расследовать не умеют. У нас на самом деле огромная практика в медицинских делах. Врачебных ошибок, повлекших тяжкие последствия или смерть пациента, - десятки каждый год. У нас даже есть отдельная статья в Уголовном кодексе. Я знаю, что в России приводят Казахстан в пример, потому что там по-прежнему смерть на больничной койке расследуют как халатность. Но при этом у нас катастрофически мало следователей, способных раскрыть эти дела.

Обратите внимание: из районных отделений полиции Алматы ни одно медицинское дело в суд не ушло. Там материалы пылятся по шесть-восемь месяцев, иногда даже год. Потом после жалоб прокуратура перекидывает их в следственное управление департамента полиции города. Причем даже там очень узкий круг следователей, способных закончить работу. Если передают неопытному следователю, то он не знает, что делать. Сначала направляет запрос в департамент охраны общественного здоровья (ДООЗ), который проводит внутриведомственную проверку. Довольно часто оттуда приходит положительное заключение, которое указывает, что проверяемая клиника работает нормально, врач оперировал хороший…

- Получается, что человек умер сам?

- По сути, да. В любой проверке есть две заинтересованные стороны. Одна заинтересована, чтобы нарушения не нашли, а другая не найдет, если ее правильно заинтересуют, видимо, поэтому ДООЗ ничего не находит. И следователю приходится либо закрывать дело, либо рыть дальше. Часто он ждет, чтобы пришло ходатайство от потерпевших или подозреваемых по назначению еще одной экспертизы. Но есть важный момент: на привлечение конкретных специалистов у следователя всего десять дней, а найти их за это время практически невозможно. Поэтому приходится пропускать срок, потом готовить новое постановление и так далее.

Наконец дело доходит до самой экспертизы. Участвуют в ней специалисты, среди которых много практикующих врачей. Порой специалист делает заключение, даже не зная, как составлять этот документ в соответствии с УПК. И эти выводы эксперт включает в итоговое заключение, беря на себя ответственность. А у специалиста зачастую выражено личное мнение, которое сложилось в результате практики, и при этом нет никакой научной базы. Поэтому и возникает необходимость в консультантах, способных помочь завершить следствие, чтобы оно не затянулось на два года. В моей практике медицинские дела - это лишь часть работы. Все-таки основной объем дают уголовные дела, где речь идет о преступлениях, связанных с насилием. К сожалению, и в этом случае следствие может зайти в тупик.

- У вас есть понимание, почему так сильно затянулось расследование по делу Лизы Пылаевой?

- Я думаю, это как раз такой случай: следствие зашло в тупик, потому что неправильно оценило уже сделанные экспертизы. Плюс, скорее всего, первичная экспертиза была некачественной. Почему ко мне пришла мама погибшей девочки? Ей рассказали, что я обладаю специальными знаниями в области судебной медицины. Я оказывал этой семье услуги, чтобы помочь раскрыть дело. Повторюсь: у меня не было задачи кого-то выгородить или, наоборот, обвинить в смерти ребенка.

Сложность этого случая заключается в том, что отсутствуют свидетели произошедшего. Никто не видел, что именно случилось с девочкой, поэтому свидетель только один - судебно-медицинская экспертиза. В итоге получилось, что теперь я подсудимый, меня обвиняют в даче заведомо ложных свидетельских показаний. Но это полный бред! Я не являюсь свидетелем этого преступления, не был очевидцем случившегося. Все, что я знаю об этом деле, почерпнул из заключений экспертиз. Теперь же меня обвиняют в том, что я якобы соврал, что мне не передавали эти материалы.

- А вы имеете право с ними ознакомиться?

- Конечно. Я ведь представитель потерпевшей стороны, поэтому знаком с некоторыми материалами. Мне же вменяют в вину, что я прохожу по делу как свидетель. Конечно, я могу быть свидетелем, например, если услышу разговор клиента, имеющий значение для следствия. Но в моем случае все совершенно не так. Меня спросили, передавали ли мне материалы уголовного дела, я ответил, что нет. После этого у меня взяли мобильный телефон и нашли в почте экспертизу. Там же нашли экспертизу и по другому делу, поэтому мне инкриминируют не один эпизод, а два.

Но на самом деле в моем телефоне огромное количество материалов, которые меня просят посмотреть. С такими просьбами обращаются адвокаты, следователи, потерпевшие, подозреваемые. И оказывается, я обязан помнить, о чем и с кем говорил 30 сентября 2018 года и так далее. А когда отвечаю, что мне материалы не передавали, потому что этого действительно не было, мне говорят, что я намеренно обманываю следствие, давая заведомо ложные показания как свидетель.

Меня ведь даже на две недели закрыли в следственном изоляторе, где я заразился ковидом и в тяжелом состоянии попал в больницу. Пока лежал в клинике, все следственные действия крутились вокруг моей работы: с кем встречался, разговаривал, кого консультировал. Но все это я делал, исполняя обязанности специалиста. Аналогичным образом я в том же следственном управлении десятки раз помогал полицейским: изучал документы, составлял вопросы для экспертов, объяснял, почему нужна именно эта экспертиза... Но почему меня не признавали свидетелем по этим делам, а называли специалистом? И вот теперь мои “преступления” предстоит изучать суду. А срок по статье - до шести лет лишения свободы, хотя это абсолютно бредовое дело.

- У вас есть версия, для чего его завели и даже довели до суда?

- Могу только предположить. Мне кажется, я мешаюсь под ногами у следователей. Недавно, например, участвовал как специалист в деле об изнасиловании, выступал в суде и обосновал, опираясь на экспертизы, что подсудимый невиновен. А полиция и прокуратура считают иначе.

Вот и по Лизе Пылаевой я считаю, что следователю надо назначить экспертизу по статуе, под которой нашли тело ребенка, чтобы выяснить, могла ли она упасть, если бы на нее залезла девочка, меняется ли центр тяжести под воздействием веса.

Второй момент: никто не может понять, что за раны на теле девочки. Я предложил проверить, нет ли на одежде ребенка следов ДНК, а если они есть, то установить, кому принадлежат, человеку или животному. Там во дворе живет собака. Быть может, она пыталась вытащить тело девочки из-под статуи. Почему не проверить эту версию? Это сложное дело, таких очень мало, а следствие сразу же загнало себя в угол, зарегистрировав расследование по статье “убийство”.

Теперь приходится доказывать, что ребенка убили, хотя очевидно лишь то, что смерть была насильственной, но причину установить практически невозможно, о чем я следователю и говорил. А теперь я сам подсудимый, хотя даже непонятно, по какому преступлению я давал эти якобы ложные показания - по делу об убийстве или о несчастном случае. И теперь вся на­дежда, что суд во всем разберется, хотя шансов очень мало...

Михаил КОЗАЧКОВ, Алматы